Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера

«Именно тогда я понял, что без пейсов и традиционной одежды нельзя стать настоящим евреем. Солдат, служащий императору, носит мундир — то же относится к солдату, который служит Всемогущему. Если бы я носил такую одежду сегодняшней ночью, то не поддался бы искушению. То, как человек одевается, выражает его образ жизни, его обязанности перед Небесами. Если он не покажет всему миру, кто он, во что верит, то окажется открытым для греха, сопротивляться которому просто не сможет».

Зингер и дальше продолжает пристально всматриваться во все происходящее в душе его героя, одновременно приводя все характерные доводы, которыми обмениваются в споре друг с другом атеисты и глубоко религиозные евреи, но спор этот выглядит более естественным, так как он идет внутри самого Иосифа Шапиро. И вместе с тем, чем дальше, тем больше становится понятным, что этот спор ведет с самим собой и сам автор:

«Думая об ограничениях, я вспоминаю всех тех, кто интересуется современной литературой, театром, музыкой, модой, женщинами и прочими мирскими страстями. Я где-то читал, что Флобер никогда не использовал дважды одно и то же слово в одной главе. Есть и такие богатые и элегантные женщины, которые не надевают два раза одно платье. Да, светский мир тоже полон ограничений… Но стоит им встретить религиозного еврея, как они тут же начинают спрашивать: «Где в Торе сказано, что ты не должен брить бороду? А где говорится, что надо носить лапсердак?»…»

Битва между «старым» и «новым» Иосифом Шапиро продолжается и после его приезда в Израиль. И Присцилла-Лилит в нем снова напоминает о себе. Причем напоминает именно в тот день, когда Шапиро вновь начинают одолевать сомнения в правильности своего выбора и он забывает помолиться.

Но жизнь в Израиле поначалу оборачивается разочарованием: его знакомство с Тель-Авивом и посещение кибуца окончательно убеждает его в том, что светские евреи Израиля, исповедующие сионистские или социалистические воззрения, по своему морально-духовному облику мало чем отличаются его американских знакомых и современных людей во всем мире. И даже те из них, кто верил в Бога, исповедовали «холодный, вялый иудаизм».

Лишь оказавшись в иерусалимском квартале Меа-Шеарим, этой цитадели еврейской ортодоксии, Шапиро понимает, что вновь встречается с подлинным, не подменным иудаизмом. Здесь вновь прозвучат слова о возвращении домой, здесь он встретит своего духовного наставника и свою Сару — свою «Йохиду», Единственную, предназначенную ему Свыше истинную пару. Здесь он обретает подлинный душевный покой и подлинное счастье с любимой, принадлежащей только ему одному женщиной, что отнюдь не мешает им наслаждаться друг другом…

Последний диалог Иосифа Шапиро с Присциллой — это захватывающая схватка между двумя мировоззрениями; между современной европейской и еврейской цивилизациями; между смесью самых прогрессивных и либеральных идеологий и «средневековой» еврейской моралью. Он довольно длинен, но в нем столько страсти подлинного интеллектуального поединка, что эти страницы «Раскаявшегося» прочитываются на одном дыхании.

При этом Зингер остается предельно честен: он не отдает предпочтения ни одной из сторон; более того — Шапиро так и не находит, что сказать этой девушке в ответ на ее напоминание о Катастрофе. Но Иосиф Шапиро уже сделал свой выбор, и этот выбор оказался в пользу вечных еврейских ценностей…

* * *