Последний бой Лаврентия Берии

– Мы не должны забывать о надвигающейся войне. Если мы не дадим понять «пятой колонне», что выжжем ее каленым железом, у нас будет война на три фронта: на западе, на востоке и внутри страны, когда выступят все эти кулаки, которых товарищ Вышинский жалеет.

– Давайте перестреляем сразу все население, – вспылил Вышинский. – Тогда уж точно никто не выступит…

– Не понимаю, о чем мы спорим, товарищи, – снова послышался голос Молотова. – На самом деле подобная чистка – нормальная предвоенная мера. И если товарищ Ежов заверил нас, что контролирует ситуацию в наркомате, то о чем говорить? Подобные меры принимаются во всех странах. Естественно, именно в Сибири концентрируются высланные кулаки, недовольные советской властью, там их много, поэтому и число их меня не удивляет…

Они совещались еще некоторое время. Вышинский был по-прежнему против предложения Эйхе, Ежов, Ворошилов и Молотов – за. Сталин пока отмалчивался. Наконец, резюмируя, он сказал:

– Я полагаю, Политбюро даст Эйхе те полномочия, которых он требует. Если это произойдет, у меня просьба к вам, товарищ Вышинский, и особенно к товарищу Ежову: сделайте все возможное, чтобы эта чистка не перешла в массовый террор…

Вышинский, Ворошилов и Ежов ушли. У Сталина остался один Молотов. Вождь ходил по кабинету, Молотова Лаврентий не видел – тот, по всей вероятности, сидел в начале стола. Наконец снова послышался его глуховатый голос, звучавший так же ровно:

– Коба, я понимаю, о чем твои мысли. Мы не сможем отказать Эйхе в его просьбе. Во-первых, на Политбюро эта точка зрения большинства не соберет. Но даже если нам каким-то чудом удастся переломить ситуацию – как ты думаешь, что после этого сделает товарищ Эйхе? Или ты полагаешь, он просто так подал свою записку именно сегодня?

– Такие вещи просто так не случаются, – заговорил Сталин. – Я же не мальчик. Завтра последний день Пленума ЦК. И если мы ему откажем, завтра он выйдет на трибуну, попросит санкции у пленума и получит ее.[73] А потом встанет кто-нибудь из членов ЦК, – я даже догадываюсь, кто именно, – и обвинит нас в пособничестве врагам народа, в отходе от марксизма, в заигрывании с чуждыми классами… Нас есть в чем обвинить, и есть кому это обвинение поддержать. И завтра вечером мы уже не войдем в этот кабинет, а послезавтра будем в подвалах Лубянки…

– Что именно тебя пугает? – невозмутимо поинтересовался Молотов. – Другой кабинет или подвал?

– Мне не до шуток, – мрачно сказал Сталин. – Сейчас мы с тобой должны решить, какую цену мы готовы заплатить за то, чтобы остаться у власти…

Лаврентий прижал рукой бешено заколотившееся сердце. «Если меня в Политбюро не станет, – вспомнил он, – бери семью и уходи». Так вот в какие шахматы тут играют!

– Цена маленькой не будет, – ответил Молотов. – Если мы согласимся, то я уверен, на следующий же день после пленума с аналогичными требованиями придут все первые секретари. Ну, или почти все… Жданов не придет, не придет и твой грузинский любимец. За остальных не ручаюсь. И я уверен, пятью тысячами расстрелянных дело не ограничится. Аппетит приходит во время еды. А еще я уверен, как и ты, кстати, что если мы сейчас дадим Эйхе чрезвычайные полномочия, они постараются организовать террор, чтобы спровоцировать нас на открытое выступление против них. Наш единственный козырь находится в руках у товарища Ежова, но еще вопрос, сумеет ли он им распорядиться…

И снова тишина. Она длилась и длилась, Молотов молчал, а Сталин все ходил и ходил по кабинету, заложив руки за спину. Наконец он остановился. Берия едва узнал голос вождя, так странно тот звучал, глухо и натянуто.

– Ты прав, Вяч. Если сегодня мы откажем Эйхе, завтра в этот кабинет придут совсем другие люди. Ты понимаешь, по какому пути они поведут страну? Если к власти придет тот же товарищ Эйхе, или товарищ Косиор, или некоторые другие товарищи, то они устроят в СССР такое, что население выйдет встречать Гитлера с цветами. Они уже показали себя во время коллективизации, а потом во время партийных чисток. Ты понимаешь, какой у нас выбор? Или мы позволим перестрелять, на довольно сомнительных основаниях, несколько десятков тысяч человек, или мы гордо уйдем, и тогда Гитлер растерзает СССР. Поэтому выбора у нас нет. Мы должны сохранить власть любой ценой, иначе мы потеряем не власть, за которую боролись сорок лет, и не свою жизнь. Мы потеряем страну, которую веками строили наши предки. И это не громкие слова, это правда. У нас на самом деле нет выбора. Поэтому на Политбюро я буду за то, чтобы дать Эйхе эти полномочия…

Едва за Молотовым закрылась дверь, Сталин быстрым шагом вошел в комнату отдыха. Берия поднялся ему навстречу. Таким он вождя еще не видел. Лицо его потемнело и обтянулось, скулы закаменели, а взгляд был даже не стальной, а свинцовый.

– Сиди, сиди, – сказал он по-грузински, опускаясь на диван. – Ты слышал, что сказал о тебе Молотов? Так имей в виду, если ты думаешь, что я по этой причине буду меньше с тебя требовать…