Последний бой Пересвета

– Позволь словцо, преподобный… – и, не дожидаясь разрешения, продолжил: – Вот тут сапоги хорошие, новые. Нарочно для почетного присутствия на княжеском съезде приобрел у мастеровитого человечка Илии Шерстопряда. Илия на Москве живет. Хороший человек, многосемейный, чадолюбивый, опрятный. Семеро дочек у него, а сыновей только двое народилось. Но сапоги хорошие он изготовляет! И святому старцу пригодны, и воину, и князю не стыдно в холода-то…

– Соловьём разлился, суетный человек! – ответили ему из мрака знакомым голосом.

– Отче Иеремия! Разве так ты прежде называл Сашку Пересвета, митрополичьего дворянина?! В позапрошлую зиму я переписал для тебя «Лествицу». Два месяца глаза портил, ты ж сам просил поспешить, вот я и старался…

– Умолкни, Сашка, не мешай молитве! – рыкнул Иеремия.

Но второй голос, также знакомый теперь Пересвету – голос нечаянно встреченного в этот день старца Сергия – возразил первому:

– Пусть воин присоединится к нам, пусть поговорит, о чём душа требует. Он набожный человек и пришёл с добрым намерением.

– Набожный! – не без ехидства повторил Иеремия.

Хотел было Пересвет попенять иерею Спасо-Преображенского собора на неуместное ехидство, но умолк на полуслове, сдержался. Ему почудилось вдруг, что птица снова воспарила, расправила над ним чудотворные крыла, овевая сладостными ароматами, лаская, любя.

– Грешен я и плотскими грехами, и прочими пороками обременён, – внезапно произнес Пересвет. – С малолетства мечтал я о жизни праведной в лесу, в обители, но тянет, тянет меня неотступно к людям. Люблю я вкусную пищу, люблю собрания друзей весёлых. Люблю…

Пересвет умолк, закрыл рот ладонью, сжался, опустил голову.

– Почему запнулся, сыне? Говори как есть…

– Люблю женское тело… – выдохнул Пересвет. – Но ты не подумай чего, отче. Я не с каждой стану. И при взятии вражьего стана к насилию над женщиной не прибегну, а так только попрошу…

– Милосердие Божие, струящееся из лона Бога Отца, уповаю на Тебя. Милосердие Божие, величайшее достоинство Бога, уповаю на Тебя. Милосердие Божие, непостижимая тайна, уповаю на Тебя… – загудел Иеремия.

– Простите, отцы… – опомнился Пересвет.

– Мечтаниям подвержен, – молвил Сергий, а Пересвет почуял и в словах его, и в звучании голоса светлую улыбку, поэтому расхрабрился:

– Лучшее снадобье от воинской усталости – молодая баба, а коли молодой нет – можно и немолодую…

– Зачем не женишься? – тихо спросил Сергий.

– Прошлую зиму переписывал я «Лествицу» и усвоил прочно слова праведные святителя Иоанна: «Человек неженатый, а только делами связанный в мире, подобен имеющему оковы на одних руках; а потому, когда он ни пожелает, может невозбранно прибегнуть к монашескому житию; женатый же подобен имеющему оковы и на руках и на ногах»[38]. А я, преподобный, мечтаю о подвиге иноческом…

– Не в том твоя судьба! – в сумрачном безмолвии храма слова Сергия были подобны вешнему грому. – Иное служение вижу для тебя, но уста мои запечатаны до времени нерушимыми замками.

Пересвет затих, пригорюнился. Уставился покорно на строгий лик Николы Чудотворца. Ах, этот пристальный взгляд! Как стерпеть его, как не заплакать? Пересвет поёжился.

– А ведь ты прав, воин, – услышал он тихий голос Сергия. – Замерз я. Ноги словно кусками льда обложены, онемели, уж и не болят они. Пока шёл – всё ничего, болели. А как остановился – не чую ног, и всё тут.

Пересвет торжественно протянул старцу заветный подарок.

– Прими, отче! Исстрадался я, вспоминая о твоих драных лаптях и истоптанных онучах. Бежал сюда в страшном беспокойстве. От банных удовольствий отказался!

– Мученик! – усмехнулся Иеремия.

Фигура настоятеля Спасо-Преображенского собора выпросталась из мрака, как возникает из густого тумана навстречу несущемуся во весь опор всаднику ствол придорожного древа.

– Помолчим, братья! – вздохнул Иеремия. – Завтра нам потребуются и долготерпение, и отвага, и светлый ум.

* * *

Пересвет стоял на пороге большой горницы княжеских палат, ослеплённый дневным светом, льющимся из высоких окон, оглушённый многоголосым гомоном, смущённый хвастливым роскошеством золотого шитья на нарядах гостей, и тщетно разыскивал глазами владыку Алексия. Наконец, взгляд запнулся о тёмную фигуру – прямые плечи, белоснежная борода, чёрный клобук и покрытая синими узорами широкорукавная однорядка до пят. Сергий был здесь же – примостился на скамье возле окна – и в своей простой одежде казался серым воробышком среди петухов. Выражения лица старца было не различить – он сидел спиной к окну, поэтому лик оставался в тени.

Тем временем Дмитрий Михайлович Волынец по прозвищу Боброк, доверенный боярин и свойственник[39] Дмитрия Московского, громогласно пригласил дорогих гостей отведать угощение, и те поспешили к столам, которые были застланы белоснежным льном и уставлены яствами, нестерпимо благоухающими. Нюхнув эти ароматы, Пересвет испугался: что, если предательское чрево заурчит так громко, что вызовет смех проходящих мимо? Потому и поспешил он тоже сесть за стол, на полагающееся по чину место.