Последний долг

Мысленно отгородившись от проклятий и мольб Ката, я проворачивал колево, поднимая скамью, превращая её в стену. Дыба поднималась медленно, неумолимо перемещая центр тяжести со спины на запястья жертвы. Позвонки и тело Ката оставались растянутыми до предела, но теперь он мог видеть меня, следить за моим перемещением, предугадывать мои действия. Он казался новым мессией, готовым умереть за грехи, только в этот раз за свои, не за чужие.

Направившись к столику, я почувствовал на себе его взгляд, но не поднял глаз. Аккуратно вернул дубинку на её законное место, обрисованное многолетней пылью, и взял плеть-девятихвостку.

— Итак, Джет, как считаешь? Тебе достаточно?

Голос отца вырвал из раздумий. Я поднял голову, почувствовав боль в шее. Он оставил часы на табурете, позволив отсчитывать время. Сегодня я провёл на дыбе два часа и тринадцать минут. Жасмин пока оставалась в больнице. Врачи делали всё возможное, чтобы поставить её на ноги, но прогнозы были неутешительные.

И какие бы ужасные вещи сейчас со мной не делал Кат, видеть, как моя сестра бежит в последний раз, было самым страшным и невыносимым.

Я дал себе обещание никогда больше не приходить сюда, но это было до того, как добрый папуля поднял меня с постели на рассвете, не оставив и шанса сбежать.

— Отпусти меня, — прохрипел я, кашлянув, прочищая горло. — Больше нет нужды делать это.

Он подошёл и встал передо мной, сунув руки в карманы джинс.

— Уверен?

Я кивнул, чувствуя жуткую усталость, и, в кои-то веки, абсолютную пустоту внутри.

— Я чист. Честное слово.

Луч надежды мелькнул в его взгляде.

— Надеюсь, в этот раз ты говоришь правду, сын, — ответил он, и, прикусив губу, повернулся к столику. К страшному, ненавистному, презираемому столику.

С мрачной миной на лице, отец подошёл к нему и взял хлыст с множеством толстых нитей, завязанных на концах жёсткими узлами. Он угрожал мне ею раньше, но на деле никогда не пробовал.

Я замер в своих оковах. Руки и ноги перестали ныть от боли, но пошевелиться я всё же не мог. Кат знал, насколько сильно мог растянуть в этот раз моё тело, не причиняя слишком много боли.

И, в конце концов, речь шла о том, чтобы обездвижить и повысить чувствительность, а не разорвать на куски.

— Ну, так посмотрим, усвоил ли ты урок, ага? — пропустив концы плети сквозь пальцы, спросил он. — Назовём это выпускным экзаменом, сынок. Сдашь, и больше сюда никогда не вернёшься.

Он занёс руку, не дав мне возможности поспорить.

Увенчанные узлами хвосты обрушились на меня.

От первого же удара футболка порвалась, на коже появились раны.

Я хотел было закричать, но сдержался, ибо урок мной был усвоен. Я научился сосредотачиваться — не на себе или сестре, не на жертве, не на надежде, не на счастье или какой-то нормальности. Я научился концентрироваться на нём — моём отце. Моём властителе. На том, кто подарил мне жизнь.