Последний долг

Стоило мне едва приподнять его, отец пронзительно закричал. Превозмогая боль, он попытался идти, но ноги его больше не слушались, и, не выдержав собственного веса, он со стоном рухнул на пол, потянув меня за собой.

Мы упали, словно два мешка, набитых биомассой, прижавшись спинами к скамье, бок о бок.

Он тяжело дышал, не пытаясь освободиться. Болевой шок сделал своё дело, дав мозгу команду на выработку гормонов, позволив Кату отдохнуть от мучений.

Мне стало легче от осознания того, что отец, пусть и на секунду, обрёл покой.

Сидя на полу, наблюдая за кружением частичек пыли в плотном воздухе, мы громко молчали.

Да и что я мог сказать? За последние пару часов я доказал, что был таким же монстром, как и он. Я не нашёл внутри места для понимания и прощения, зато нашёл достаточно обиды и жестокости.

Но слова и не были нужны.

Мой отец — мужчина, что вырастил меня, наказывал и заботился обо мне в какой-то своей извращённой манере, медленно положил голову мне на плечо, сказав удивительную, и, наверное, единственно правильную за всё время вещь:

— Прости, Джетро. За всё.

Сердце застучало с бешеной скоростью, а на глаза навернулись слёзы.

Слова застряли в горле.

Но Кат и не ждал ответа. Он знал, что умирает. Травмы его были несовместимы с жизнью. Чудесного исцеления не произойдёт. Его время на этой бренной земле подошло к концу, пришло время исповеди.

Его хриплый голос царапал душу каждым сказанным словом.

— Я ужасно обращался со своими детьми. Я забрал то, что было брать не позволено — их детство. Власть и жажда крови затмили мне разум. Я не смогу исправить того, что натворил, и не смогу вернуть украденных мной жизней, но я могу попросить прощения. У тебя.

Его голова, покоящаяся на моём плече, казалась тяжёлой. Кат плакал, и моя пропитанная по́том рубашка жадно поглощала его слёзы.

— Мне нужно знать, что ты прощаешь меня, Кайт. Мне нужно знать, что ты принимаешь моё раскаяние.

Я заплакал.

— Почему? Почему я должен простить тебя? — уставившись на запертые двери, выдавил я.

— Потому что знаешь, что я искренен. Чувствуешь, что я говорю правду.

Слова рвались наружу — так много мне хотелось сказать, но я смог выдавить только один вопрос:

— И что же это?

Кат вздохнул, выдержав паузу, прежде чем ответить:

— Я слишком долго слушал свою мать. Время повлияло на её разум. Наши деяния стали допустимыми, даже обыденными. И я постоянно думал, что это неправильно. — Он замолчал, разразившись рыданиями. И слёзы эти не были наигранными. Его эмоциональная опустошённость передавалась мне, вызвая дрожь по всему телу.

Собравшись с силами, он заставил себя продолжить:

— Я не виню во всём Бонни. Не виню своё прошлое или моральные устои, коими меня пичкали. Я виню себя, за то, что был так слаб и жалок, чтобы остановить этот кошмар. Двое моих сыновей мертвы. Дочь осталась инвалидом. Но ты, увернувшись от смерти, вернулся, чтобы преподать мне нужный урок.

Кестрел жив.

И он вернётся ко мне, ибо я позаботился о его безопасности.

От мысли, что сказал бы мой брат, узнав о том, что я сделал, глаза защипало от непрошенных слёз. Он бы понял или возненавидел меня? Поздравил бы или ужаснулся?

— Какой урок? — спросил я.

Воцарилась тишина, пока Кат обдумывал, как лучше выразить своё покаяние.

Он, видимо, забыл, что я практически на вкус мог почувствовать его эмоции.

— Что я не лучше Уивер. Что имя Хоук не дарует власть над чужими жизнями. Что я совсем не то чудовище, которым пытался быть.

И снова нас накрыла тишина.

Я молчал. Да он и не ждал ответа.

Поигрывая с ножом, я водил лезвием между пальцами. Голова отца так и покоилась на моём плече, руки его безвольно повисли вдоль тела.

Он не мог пошевелиться, даже если бы захотел. Но он не хотел — я чувствовал это. Это исключительное и безумно ценное мгновение больше не повторится никогда, и нам нужно прочувствовать его, принять и простить друг друга. И слова тут лишние.

Десять минут минуло, или десять часов — я потерял счёт времени. Перед моим мысленным взором мелькали призраки людей, которые меня покинули. Жизни их окончены, но не забыты.

Наконец, с трудом подняв голову, отец грустно улыбнулся, и сказал:

— Ты хороший сын, Джетро. Я горжусь тем, кем ты стал. Даже, несмотря на то, как я наложал с твоим воспитанием. Жаль, что я не могу попросить прощения у Нилы за то, что позволил Долгам зайти так далеко. Я мог всё остановить, как и сделал мой отец. Но я выбрал другое. Я бы хотел попросить прощение у моего брата за содеянное, и у Роуз за то, как издевался над ней. Ох, сколько же мерзких вещей, за которые мне следует извиниться. — Он тяжело вздохнул. Кат сидел неуклюже, словно кукла-марионетка, у которой кукловод обрезал нити. Он не мог двигаться и еле дышал. — Сколько же всего я сотворил.

А я сотворил с ним это. Я показал ему, во что он превратился, и он, наконец, понял мерзость своих поступков, а его душа… Его душа оказалась не настолько прогнивший, насколько он боялся.

Слегка придвинувшись, я поцеловал его в висок.

— Я тебе верю.

Он облегчённо вздохнул, и я почувствовал, что с его плеч свалился огромный груз. Он отпустил прошлое.