Последний долг

Натащить в центр амбара дров и хвороста много времени не потребовалось.

Единственное, чего я хотел сейчас, это отдохнуть. Уснуть и забыть. Но я не мог вот так оставить тело отца. Это было бы святотатством. Его бессмертная душа была свободна. Его бренные останки тоже должны обрести покой.

Остатки сил ушли на то, чтобы перетащить труп в центр сарая, и аккуратно и ровно уложить на костровище, сложив ему руки на груди. Как только дело было сделано, я взялся за организацию похорон.

Набросав вокруг тела ещё хвороста, я принялся таскать сухостой из леса, для костра, который будет полыхать всю ночь напролёт — достойный аккорд для моего жестокого отца.

Укрыв Ката ветками, я подтащил ближе к импровизированному костру дыбу, собрал со стола все пыточные инструменты, раскидав их вокруг. Я сожгу всё дотла, чтобы и намёка не осталось о том, что здесь когда-то происходило.

Отступив на шаг назад, я окинул взглядом творенье рук своих и затем направился к шкафу, где хранилась канистра с бензином.

Превозмогая усталость, я облил резко пахнущим бензином тело отца, дыбу, пол вокруг и даже стены.

И как только каждый сантиметр этого проклятого места был напитан этой, слегка маслянистой, жидкостью, я достал спичку.

Положив камеру и завещание Ката у дерева на безопасном расстоянии, я вернулся, встав у дверей, и, чиркнув спичкой, бросил её на след бензина.

И ничего.

Пламя не вспыхнуло. Огонь затух.

Вот блядь.

Трясущимися руками, я достал из коробка ещё одну, чиркнул, позволив пламени немного схватиться, и только затем бросил на пол.

Сработало.

Огонь полыхнул ярко-оранжевым, ручейком убегая по маслянистой дорожке, жадно хватая хворост.

Стоя у входа, обдаваемый жаром, я смотрел, как огонь пускает свои корни. Ночь уже не казалась такой холодной. Я не пошевелился даже тогда, когда языки пламени коснулись тела моего отца, опаляя кожу. Запах человеческих останков и едкий дым не прогнал меня прочь.

Не двинулся и когда деревья вокруг осветил огонь, и воздух не наполнился густой копотью.

Я стоял там, как вкопанный.

Дым поднимался всё выше к небу, закрывая луну и звёзды.

А я стоял на страже, словно окружающие меня вековые дубы и сосны, смотря, как огонь медленно прокладывает себе путь по полу, к стенам, жадно пожирая дерево, уничтожая проклятый амбар и его историю.

Наблюдая за тем, как тело отца превращается в пепел, я не мог побороть воспоминания о содеянном. Как работала дыба и ломались кости. О боли, что я причинил. И меня вырвало. Прямо на порог горящего амбара. Весь кошмар, что я пережил, обрушился на меня с невероятной силой. Игнорировать и отгораживаться от реальности я больше не мог.

Как жаль.

Нет. Не жаль.

Он заслужил.

Нет. Никто такого не заслужил.

Спотыкаясь, я выбрался из горящего сарая, и побежал к озеру, где топили Нилу, привязав к «Позорному стулу». Оказавшись на берегу, я упал на колени, желая, чтобы прошлое исчезло.

Казалось, тело моё очищается. Дэниель мёртв. Кат тоже. Моя мать мертва. Кес в коме. Жасмин покалечена, а Нила прошла через пытки.

Перебор.

Даже здесь, в моём убежище у воды, я чувствовал запах дыма. Зловоние сгоревшей человеческой плоти осело на языке и щипало глотку.

Закинув голову, я посмотрел на луну.

Больше не будет дней рождений и страха получить пропитанный ядом торт.

Меня больше не отправят в психиатрическую клинику, держа там в палате в смирительной рубашке.

Больше не придётся беспокоиться о том, что Жасмин вышвырнут из поместья, оставив на произвол судьбы.

Я больше не буду подчиняться желаниям больной семейки.

Я свободен.

Кат тоже.

И те, кого я люблю, и за кого боролся, тоже свободны.

Почувствовав себя зверем, я потерял контроль над собой и пополз к кромке воды, перемешивая руками глину. От ледяной воды захватывало дух.

По пояс. Затем по грудь. Чуть глубже, и вот уже глина сменилась илом, слегка засасывая, будто привечая.

Ещё глубже.

Не чувствуя больше землю под ногами и гравитацию, я оказался в невесомости.

Я не пытался оставаться на поверхности. Как только земля ушла из под ног, я отпустил себя, погружаясь в холодную темноту.

Сбежал от окружающей действительности, прячась в глубине.

Студёная вода, облегчив боль, уняла голод, проникая под пропитанные кровью джинсы, и пропахший гарью свитер.

И вот, окружённый массой воды, я закричал.

Изо всех сил.

Невероятно громко.

Кричал об отце, матери, сестре, брате.

О себе.

Воздух пузырями поднимался на поверхность.

Слёзы текли, смешиваясь с водой.

Крича, я проклинал всё и всех, и только глубина могла услышать меня.

Отпускал в омут своё отчаяние, вину, свою особенность, которую все называли болезнью, лихорадку от ранений и измученное боем тело.

Я погружался всё глубже и глубже, позволяя своей набухшей одежде тянуть меня вниз на дно.

Водоросли щекотали лодыжки, пузырьки воздуха вырывались из-под футболки, а перед лицом я видел свои руки, бледные, как у утопленника, и такие же холодные.

Я сосредоточился на своём сердцебиении — единственном живом звуке в этом водоёме. С каждой секундой оно замедлялось и затем, выровнявшись, орган нашёл свой собственный ритм.