Последний довод королей

Бах! На этот раз кончик мизинца и ещё три части остальных пальцев. Средний палец уже был обрублен почти до костяшки. Секутор выпучил глаза, зрачки расширись от ужаса, дыхание стало частым и прерывистым. Шок, изумление, ошеломлённый ужас. Глокта наклонился к его уху.

— Надеюсь, ты не собирался играть на скрипке, Секутор. Тебе повезёт, блядь, если сможешь играть на гонге, когда мы тут закончим. — Он поморщился от спазма в шее, снова поднимая мясницкий нож.

— Погодите! — зарыдал Секутор. — Погодите! Валинт и Балк! Банкиры! Я сказал им… я сказал им…

Я так и знал.

— Что ты им сказал?

— Что вы разыскивали убийцу Рейнольта, когда мы уже повесили посланника императора! — Глокта посмотрел в глаза Инею, и альбинос бесстрастно посмотрел в ответ. И ещё один секрет вытащен на безжалостный свет. Как же прав я был, это даже разочаровывает. Меня всегда изумляло, как быстро могут решаться проблемы, стоит только начать отрезать от людей части тела. — И… и… я сказал им, что вы хотели узнать о нашем короле-бастарде, и о Байязе, и я сказал, что вы не проверяли Сульта, как они просили, и я сказал им… я сказал им…

Секутор запнулся, уставившись на остатки пальцев, разбросанных по столу в растекающейся луже крови. Эта смесь непереносимой боли, ещё более непереносимой потери и полного неверия. Я сплю? Или я действительно навсегда потерял половину своих пальцев?

Глокта ткнул Секутора кончиком ножа.

— Что ещё?

— Я сказал им всё, что мог. Я сказал им… всё, что знал… — Слова мучительно слетали с его губ вместе со струйками слюны. — У меня не было выбора. У меня были долги, а… они предложили заплатить. У меня не было выбора!

Валинт и Балк. Долги, шантаж и предательство. Как всё это жутко банально. В этом-то и проблема с ответами. Почему-то они никогда не возбуждают так же, как вопросы. Губы Глокты подёрнулись грустной улыбкой.

— Не было выбора. Я отлично знаю, каково это. — Он снова поднял нож.

— Но…

Бах! Тяжелое лезвие заскребло по столешнице — Глокта смахнул ещё четыре аккуратных кусочка плоти. Секутор закричал, начал хватать воздух ртом, и снова закричал. Отчаянные, захлёбывающиеся крики, его лицо сильно скривилось. В точности как чернослив, который я когда-то ел на завтрак. У него по-прежнему оставалась половина мизинца, но другие три пальца стали кровоточащими обрубками. Но нельзя останавливаться сейчас, когда мы зашли так далеко. Нас ничто не остановит, не так ли? Мы должны всё узнать.

— А архилектор? — Спросил Глокта, потянув шею вбок и пошевелив затекшим плечом. — Как он узнал о том, что происходило в Дагоске? Что ты ему сказал?

— Как он… что… я ничего ему не говорил! Я ничего…

Бах! Большой палец Секутора отлетел, закрутился на столе, оставляя за собой спираль кровавых брызг. Глокта пошевелил бёдрами вперёд-назад, пытаясь унять боль в ногах и в спине. Но от неё не сбежать. Любая возможная поза лишь чуть-чуть лучше предыдущей.

— Что ты сказал Сульту?

— Я… я… — Секутор уставился вверх, раскрыв рот, длинная струйка слюны свисала с его нижней губы. — Я…

Глокта нахмурился. Это не ответ.

— Перевяжи его на запястье, и приготовь другую руку. Здесь уже работать не с чем.

— Нет! Нет! Пожалуйста… я не… прошу… — Как я устал от этой мольбы. После часа всего этого слова "нет" и "прошу" утрачивают всякий смысл. Они начинают звучать, как блеяние овцы. Но в конце концов, все мы ягнята на скотобойне. Он уставился на кусочки пальцев, разбросанных по окровавленному столу. Мясо для мясника. Голова Глокты болела, в комнате было слишком светло. Он положил мясницкий нож и потёр глаза. Изнуряющее это дело, калечить своих ближайших друзей. Он понял, что размазал по веку кровь. Проклятье.