Последний еврей Багдада

Зажатый в кулачке вьюн разбрасывал мокрые песчинки, извивался и пищал. Юный Офир не понимал поведения рыбы. Попытки вырваться, бороться — это одно. Случалось, правда, редко, что скользкое тельце и выпрыгивало из разжимаемой ладошки. Но писк! Зачем он? Попытка вызвать сострадание? В зверином-то мире! Почти всегда судьба добычи была одинаковой. Офир насаживал ее на прутик, жарил на углях и съедал.

Сколько раз потом, уже став взрослым, он слышал мольбы о пощаде от людишек: заемщиков, оказавшихся на грани разорения; конкурентов по бизнесу, решивших бросить ему вызов; бандитов, не рассчитавших свои силы; представителей власти, самонадеянно полагавших, что Офир Эгиби станет плясать под их дудку. Заканчивалось все всегда одинаково. Просители смешно хлопали ртом, моля о пощаде, но слышал Эгиби в это время лишь рыбье пищание. Раз и навсегда банкир решил, что когда придет его час, он поведет себя иначе. Теперь этот час наступал.

В утренней тишине по только что положенному через реку настилу застучали копыта. Когда закончились центральные деревянные пролеты, разбираемые на ночь, и кавалькада вылетела на каменную часть моста, глухие гулкие удары сменились звонкой дробью железа, бьющего о булыжники.

Банкир взял со стола пузатенький кувшинчик и вышел во двор. В глубине сада было заранее приготовлено ложе. Рядом с ним стояли три клетки с почтовыми голубями, привезенными из далекой Газы. Их черные грудки яркими пятнами выделялись на фоне белого оперения.

Эгиби лег, посмотрел в небо, вдохнул сладкий, наполненный ароматом цветущих роз воздух и в несколько глотков осушил содержимое сосуда.

В ворота громком заколотили, и тут же вбежал напуганный слуга.

— Не открывать, — твердо произнес глава торгового дома, — когда войдут, не сопротивляться. Оружие сложить. Это приказ. Голубей сюда.

Прислужник тут же подал одну за другой три клетки. Эгиби аккуратно взял в руки первую птицу и осмотрел ее. К лапке едва заметным колечком меди был прикреплен скрученный кусочек тончайшего пергамента. Такие же кольца были и у оставшихся двух голубей. Внутри — один и тот же текст, написанный банкиром незадолго до рассвета.

— Эгиби, открывай, или я прикажу ломать дверь, — закричали снаружи.

Банкир узнал голос Ферзана. Нетерпеливый стук возобновился.

— Пара минут, — громко, так чтобы его могли услышать на улице, произнес банкир, — мне надо одеться.

— Плевать на этикет. Открывай не медля! У меня приказ.

— Пусть все уходят в дом, — обратился старик к слуге, — никто из домашних не должен оказаться у них на пути, иначе их ярость обрушится на вас.

Кончики пальцев на ногах уже похолодели. Начали неметь ступни. Эгиби взмахнул рукой и подбросил голубя вверх. Оказавшаяся на свободе птица расправила крылья и взмыла ввысь. Вслед за первой туда же отправились и две другие.

Банкир смог своими слабыми от возраста глазами разглядеть, как голуби в лучах всходящего солнца сделали вираж над поместьем, и, как и положено, рванули куда-то в сторону противоположную от светила. Уже сегодня к вечеру, самое позднее завтра к обеду долетят они до родной голубятни, пристроенной к дому с лестницей, спускающейся прямо к берегу Средиземного моря. Сын получит письмо, а вместе с ним и инструкцию, как найти, когда все уляжется, надежно спрятанные семейные сокровища. Он толковый мальчик и, когда подрастет, сможет все восстановить. Слава о древнейшем торговом доме Эгиби вновь будет греметь по всей империи, независимо от того, кому из двух царей — Александру или Дарию — удастся победить в войне.

Жаль только что его задумка с двумя попугаями, не сработает. А как было бы полезно для дела подарить македонцу самца, который умеет выкрикивать «Да здравствует великий Александр — победитель проклятого Дария». Первому из персов, выиграй войну он, естественно, полагалось получить в дар самочку, которая умеет произносить «Да здравствует великий Дарий — победитель проклятого Александра». Эгиби терпеливо учил птиц, и обе уже отлично произносили нужный текст. Теперь, получается, что зря.

Онемение поднялось до колен. Ладони перестали что-либо чувствовать. Где-то за рекой ударили в набат.

— В городе пожар. Горит сразу в пяти местах, — сообщил вернувшийся слуга.

— Ты тоже уходи, — слабеющим голосом, но уже без нажима сказал Эгиби.

Все было рассчитано правильно. Почтовым голубям ничто теперь не помешает. Ночью все сокольничие, свезенные по приказу Ферзана в Вавилон со всех концов империи, покинули свои посты на стенах и башнях. Террор, устроенный беспощадным царским посланником по отношению к пернатым, наконец-то прекращен. А после его отъезда, наверняка, с облегчением вздохнут и жители великого города.

Входная дверь с треском распахнулась. Ворвалась вооруженная охрана Ферзана. Затем вошел он сам.

— Мы уезжаем, Офир, — громко заговорил он еще издалека, завидев прилегшего Эгиби, — и я не мог не заехать. Знаешь, у нас в народе говорят — «кто щедр, тому не нужно быть храбрым». Ты у нас, как мы выяснили, не из робких.

— Ты, всадник, надеюсь, оформил как-то вторжение в мой дом?