Последний гвоздь

Никакого Слейзнера там не было: ни в джакузи, ни за стенкой душевой кабины. А вот был там – хаос. Не хаос человека, который не может содержать свои вещи в порядке, а хаос, зародившийся в том, что лучше всего можно назвать настоящей паникой.

В одной из двух раковин лежала открытая аптечка первой помощи. Ящики под ней были выдвинуты, а их содержимое разбросано по мозаичному полу. Там были ножницы, зубные щетки и полотенца с пятнами крови.

Пустые бутылочки из-под лекарств, таблетки всех видов и осколки разбитого ростового зеркала, занимавшего одну из стен.

Кроме того, туалет был не смыт – наполнен мочой и длинными полосками туалетной бумаги, а на сиденье была не только размазана кровь, но и прилипли сантиметровые кусочки того, что походило на обгоревшую кожу.

Мозг с трудом пытался собрать впечатления во что-то понятное, пока он поднял с пола одну из банок и отметил, что в ней содержался «Оксикодон актавис», одно из сильнейших и вызывающих устойчивую зависимость болеутоляющих средств, которые возможно было достать по рецепту.

Где-то в квартире хлопнула дверь. Возможно, снова в спальне. Насколько он помнил, он оставил ее открытой. Но для сквозняка требовалось два отверстия, а пока он видел только окно в спальне. Объяснение нашлось в комнате с доской для дартса, бильярдным столом и небольшим баром в углу.

Стеклянная дверь на балкон была открыта не более чем на пару десятков сантиметров. Но этого вполне хватало, чтобы создать довольно сильный сквозняк по всей квартире, и отверстие также было достаточно большим, чтобы кто-то мог через него выбраться.

Балкон с видом на воду и Вестербро на другой стороне имел около полутора метров в глубину и, казалось, тянулся вдоль всей квартиры. Кроме стола с четырьмя стульями, горы подушек, газового гриля, нескольких кустов помидоров и двух сложенных складных стульев, там было несколько пустых горшков, три мешка дров и пластиковый ящик для хранения.

Слейзнера нигде не было.

Фабиан сел на влажную крышку ящика для хранения и почувствовал, как к нему вернулась усталость. Несмотря на все часы сна, сложно было держать глаза открытыми. Он не просто устал так сильно, что вот-вот заснет. Он был вымотан до каждого сустава и мускула.

От всего этого дерьма. От бесконечной безрезультатной охоты. От того, что ему не все равно.

Возможно, именно поэтому он не отреагировал на гору подушек, лежавших ненакрытыми прямо на деревянном полу рядом с ним и на то, почему они не там, где должны быть, то есть в ящике для хранения, где он сидел.

Насколько он мог видеть, там стояли два шезлонга и четыре обычных балконных стула, что соответствовало количеству подушек в стопке. Другими словами, дело было не в недостатке места. Только если…

Он встал, повернулся к ящику для подушек и с пистолетом наготове наклонился, собираясь его открыть. Завершающее движение он сделал рывком, максимально быстро и резко, чтобы дать Слейзнеру как можно меньше времени на то, чтобы подготовиться.

В нос ударил затхлый запах, но помимо этого и цепочки на дне, ящик был пуст. Он наклонился, задержал дыхание, чтобы не чувствовать запаха, и поднял цепочку.

Ким Слейзнер вполне мог быть из тех, кто ходит с золотой цепью под рубашкой. Единственное, что выбивалось из картины, – на ней висел Ганеша. Индуистский бог-слон, олицетворявший мудрость, интеллект и образование.

Он перевел взгляд на груду подушек и потрогал верхнюю, которая была примерно такой же влажной, как крышка, где он сидел. Значит, подушки весь вечер пролежали ничем не закрытые за пределами ящика для хранения, а возможно, даже дольше. Но он был слишком уставшим, чтобы разбираться, что бы это могло значить. Если вообще что-то значило.

Закрыв крышку, он подошел к перилам балкона и посмотрел на воду, которая далеко внизу блестела в свете огней. Бесконечно далеко, но несмотря на это, полностью видимый, возвышался его отель, будто большая деталь «Лего» над всеми остальными зданиями. Он даже мог разглядеть в окне крошечный луч света от торшера, который он оставил зажженным.

Не только высокие здания, огни фонарей и запахи отличали Хельсингборг от такого города, как Копенгаген. Даже звуки здесь были другие. Это был большой город со всеми вытекающими отсюда последствиями. Такими, как резкий скрип с трамвайных путей на другом берегу, постоянный гул автомобилей, а еще сирены, постоянные сирены.

Не так, как в Нью-Йорке, но близко. Независимо от времени суток. Из любой точки почти всегда можно было услышать далекий вой, как будто где-то постоянно был пожар или ограбление банка.

Что это было на этот раз, он мог только догадываться.

Но из отдаленных, являвшихся частью общего звукового фона, они превратились в более громкие и теперь звучали так, как будто находились в паре сотен метров. Он перегнулся через перила и вскоре увидел, как на набережной и неровной поверхности воды отражаются голубые всполохи.

Они уже близко. Так близко, что их выключили.