Последний гвоздь

– Ну как, покушение. – Муландер пожал плечами. – Поверь. Если бы я хотел, чтобы она умерла, она бы была совсем не в реабилитационном центре. Кроме того, она пролежала там всего несколько дней. Это ничто по сравнению с тем, сколько мы были женаты. Почти тридцать пять лет. Это больше, чем вы с Соней сможете достичь, уверяю.

– Давай лучше поговорим о тех слухах. Что конкретно ты слышал?

– Ты знаешь, как это бывает. Как шепчутся в коридорах в таких вот местах. Думаю, единственное, что может это переплюнуть, – учреждение для женщин. – Муландер рассмеялся. – Если веришь в половину, то ты настолько глуп, что нет уверенности, проживешь ли тут больше года. Если веришь в десятую часть, ты просто наивен. – Он покачал головой. – Но когда я услышал, что говорят о Теодоре, сомнений у меня не было. Я, как, уверен, ты знаешь, наблюдал за тобой и твоей семьей с прошлой весны, и, увы, не сильно удивился, видя, как плохо парень себя чувствовал.

– Слухи, – повторил Фабиан, изо всех сил стараясь не дать волю эмоциям. – Лучше расскажи о слухах. – На самом деле, Муландер этого и добивался. – Обо всем остальном можешь поговорить со своим психотерапевтом или с кем-то еще, кто готов слушать. – Дразнить его и таскать по кругу, пока не сорвет крышку.

– Почему я должен ходить на терапию? – глотнул кофе Муландер. – Это ведь не мой сын покончил с собой. Это не я считал все остальное настолько более важным, чем быть рядом с ним, когда он больше всего во мне нуждался.

– Ты ничего не знаешь.

– Да, правда. Кто я такой, чтобы сидеть здесь и думать, что знаю, как ты себя чувствуешь? Ты ведь преуспевал во всем, за что брался. Например, смог арестовать и меня, и Убийцу с кубиками. Так что, в некотором смысле, ты можешь быть вполне удовлетворен. Пофиг, что это стоило жизни твоему сыну. Все мы сами расставляем приоритеты, не так ли?

Фабиан встал со стула, полностью сосредоточившись на том, чтобы движения были максимально спокойными и собранными.

– Думаю, мне лучше уйти.

– Уже? Ты даже не попробовал кофе.

– Я не очень люблю корицу и сахар.

Он пошел к двери спокойным уверенным шагом. То, что Муландеру было нужно только его побесить, не должно было его удивлять. Конечно, у него была потребность отомстить, ткнуть пальцем туда, где больнее всего.

– Пребен, так его зовут, – сказал Муландер, как только Фабиан взялся за дверную ручку. – Тот, кто был доставлен сюда после того, как отсидел несколько месяцев в Хельсинере.

Ему хотелось только открыть дверь, выйти и оставить все это позади. Запереть и к черту выбросить ключ. Но он уже показал намерение обернуться.

– Как тебе? – продолжил Муландер, снова глотнув кофе. – Было ли у его родителей чувство юмора, или у них просто выдался плохой день, когда им пришло в голову из всех имен выбрать для своего сына Пребен? Интересно, каков был бы шведский эквивалент? Что скажешь? Свенне Банан или, может быть, просто Фабиан?

Фабиан не ответил, а просто стоял, глядя с пустым взглядом на бывшего коллегу.

– А, хорошо, не бери в голову. Я это к чему: узнав, что мы с тобой работали вместе, он рассказал мне, что был приказ, переданный датским надзирателям. Приказ высшего руководства использовать все возможные средства, чтобы давить на твоего сына, пока он… Да, пока он просто не сломается. – Муландер рассмеялся. Смех, который был совершенно неуместен. – Да, можешь подумать, что это я подбираю такие слова, но это не так. Они на самом деле так сказали. Пока он не сломается. Как будто он был фарфоровой куклой, которую можно просто раздавить.

Фабиан молчал.

Снаружи.

37

Чувство, что она висит на кончиках пальцев, всю ночь не отпускало Дуню. В тот момент, когда силы у нее кончатся и пальцы соскользнут с края, она упадет, и все упадет вместе с ней в черные бездонные глубины. Вниз, в вечную темноту. То, что снаружи солнце стояло высоко на пока безоблачном небе, ничего не изменит. Все будет кончено.

Фарид, вероятно, боролся с тем же, что и она. Пытался переварить и прожить картины казни Цяна, который стоял на коленях и ждал, когда что-нибудь произойдет. Шок, который их охватил, когда нож вонзился ему в горло. И ее, и Хеска, и Фарида, но это было ничто по сравнению с тем, что, должно быть, чувствовал Цян.

Она видела это в его глазах. Ужасная боль, но прежде всего, недоумение по поводу того, что же произошло на самом деле. Как так вышло, что именно он там оказался. И так же, как его сердце автоматически продолжало выкачивать кровь изо рта и горла, ей оставалось только надеяться, что он тоже не успел ничего понять, прежде чем все было кончено.

До сих пор они с Фаридом не говорили об этом. Они вообще не разговаривали друг с другом. Она периодически пыталась завести разговор, но тут же получала четкие сигналы, что он не готов. Вместо этого воцарилось молчание, и в нем они импровизировали и пришли к какому-то единству, которое, по крайней мере, помогло им пережить эту ночь целыми и невредимыми.