Последний император. Жизнь и любовь Михаила Романова

На страницах всех петроградских изданий подробно рассказывалось, что произошло в драматические дни революции. Теми словами, какие были нужны Временному правительству. Почти без сокращений напечатан Манифест Михаила. Следом шел Манифест об отречении Николая II. Их намеренное расположение рядом лишь усиливало эффект. Определенно, это – кость, брошенная Совету рабочих и солдатских депутатов.

В трех столичных изданиях: «Биржевых Ведомостях», «Петроградском листке» и «Петроградской газете» напечатан один и тот же заголовок – «Отречение великого князя Михаила Александровича». В самом тексте Манифеста слово «отречение» отсутствовало, но рядом был опубликован комментарий Временного правительства, и в нем это слово бросалось в глаза. Таким образом, заголовок оказался оправданным. Лишь газета партии кадетов «День», возглавляемая П. Милюковым, избежала слова «отречение». В заголовке Манифест был назвали «Декларацией».

Слово «отречение» многих наталкивало на мысль, что монархии в России пришел конец. Даже многоопытные дипломаты – послы Британии и Франции, решили, что Россия стала республикой. Их поправил при встрече новый министр иностранных дел Милюков: «Одно только Учредительное собрание будет уполномочено изменить политический строй России».

Но объяснить свое понимание ситуации двум дипломатам – одно, а целой стране, взбудораженной революцией – совсем другое. Манифест, который подписал в квартире Путятиных Михаил, не был условным акцептом, а именно – отречением от престола. И все именно так и поняли случившееся: ведь об этом прямо сказано в газетах. Какая разница – «отказался от Трона» или «отрекся»? Ведь название сути не меняет. Но то, что, как предполагалось, будет временным, на деле оказалось постоянным.

Некоторые люди так и не смогли простить Михаилу его поступок. Депутат Думы Василий Маклаков[230], принадлежавший к правому ее крылу, который не был, кстати, на совещании на Миллионной улице, назвал Манифест «странным и преступным… актом». Княгиня Палей отозвалась о Михаиле как о «слабовольном человеке». Великий князь Андрей Владимирович, находившийся в то время в Кисловодске, сделал в дневнике такую запись: «Как громом, нас обдало известие об отречении Государя за себя и Алексея от престола в пользу Михаила Александровича. Второе отречение Великого Князя Михаила Александровича от Престола еще того ужаснее. Писать эти строки при переживании таких тяжких моментов слишком тяжело и трудно. В один день все прошлое величие России рухнуло, и рухнуло бесповоротно, но куда мы пойдем?

Призыв Михаила Александровича к всеобщим выборам ужаснее всего. Что может быть создано, да еще в такое время? О, Боже, за что так наказал нашу Родину? Враг на нашей территории, а у нас что творится… Нет, нельзя выразить все, что переживаешь, слишком все это давит, до боли давит».

Нашлись и такие, кто обвинял Михаила Александровича даже в падении Дома Романовых. Некоторые члены императорской фамилии упрямо, невзирая на факты, твердили: «это он виноват, а не мы».

Однако так думали далеко не все. Бывший начальник дворцовой канцелярии А. Мосолов[231] считал, что, когда Михаил стал императором, великие князья, бывшие в те дни в Петрограде, попросту не пожелали сплотиться вокруг него. «Бимбо» – не в счет, он к Михаилу приходил, предлагал содействие, а великие князья Павел, Кирилл и Борис не сделали ничего, чтобы хоть как-то поддержать его. Ни один из них не протянул Михаилу руку помощи в злополучный день 3 марта 1917 года.

Но основная доля ответственности за происшедшее лежит на Николае II и, прежде всего, на Александре Федоровне. Великий князь Дмитрий, находившийся во время Февральской революции в далекой Персии, ничуть в этом не сомневался. В апреле того же года он написал другу юности князю Феликсу Юсупову о том, что финал катастрофы разразился из-за упрямства и недальновидного упорства женщины. И все это «смело Царское Село, и всех нас одним ударом».

А какие настроения царили в те дни в русской армии? Обратимся к воспоминаниям генерал-лейтенанта Н. Н. Шиллинга[232], командовавшего Лейб-Гвардии Измайловским полком, находившимся в дивизионном резерве 1-й Гвардейской пехотной дивизии. Воинское соединение занимало позиции в районе деревни Шельвов Волынской губернии. В полдень 3 марта Николай Николаевич направился в штаб дивизии, чтобы узнать, нет ли новых известий о беспорядках в Петрограде, слухи о которых доходили до линии фронта.