Последний император. Жизнь и любовь Михаила Романова

Согласно этому документу Михаил Александрович соглашался принять Верховную власть лишь в случае соответствующего решения Учредительного собрания. И в то же самое время он наделял властью, которой у него не было, поскольку он не император, Временное правительство. Он попросил передать через Матвеева, что всюду просит употреблять от его лица местоимение «я», а не «мы», как это написано в черновом варианте Манифеста, потому что считает, что престола не принял и императором не стал. Во-вторых, по этой же причине, вместо слова «повелеваем», как было изначально написано, он попросил употребить слово «прошу». И, наконец, великий князь обратил внимание юристов на то, что нигде в тексте нет слова «Бог», а таких Актов без упоминания Имени Божия не бывает. Все эти указания они выполнили, и текст переделали.

С политической точки зрения Манифест составлен блестяще: ведь в нем говорится именно то, что требовалось. Власть оказалась в руках Временного правительства: его признал новый законный император. Хотя он и говорит, что еще не стал императором, но ведь мог им стать. Членам Совета рабочих и солдатских депутатов можно при необходимости сказать, что Михаил стал императором, но отрекся от престола, хотя он и не делал этого. Михаил условно принял корону, и одновременно временно отказался от нее. Россия становилась республикой, оставаясь в то же время монархией.

С точки же зрения закона Манифест не выдерживал критики. Великий князь Михаил не мог передать кому бы то ни было Верховную власть, потому что сам не обладал ею в полной мере. В соответствии с отречением Николая II он должен править «в единении с Государственным Советом и Государственной Думой». «Отречение» же Михаила Александровича отменяло все три источника власти. Но об этом никто из тех, кто с нетерпением ожидал появления Манифеста, не удосужился подумать всерьез.

Что касается Владимира Набокова, он очень гордился тем, что принимал участие в составлении этого документа. Когда его снова передали великому князю, и на этот раз он Манифест одобрил, Набоков сел за стол и переписал его набело.

Великий князь понимал, что Манифест этот – отречение династии. Он негромко сказал Алексею Матвееву:

– Мне очень тяжело… Меня мучает, что я не мог посоветоваться со своими… Ведь брат отрекся за себя… А я, выходит так, отрекаюсь за всех…

К тому моменту, когда появился окончательный текст Манифеста, на Миллионную, 12 вернулись Родзянко и Керенский. Они присутствовали при том, как Михаил Александрович сел в детской за стол и поставил подпись на документе, который Б. Нольде назвал «единственной Конституцией периода существования Временного правительства». Когда Милюкова кто-то спросил впоследствии, где правительство получило свою власть, он ответил:

– Мы получили ее по наследству от Великого Князя Михаила.

Набоков, наблюдавший в эти минуты за великим князем, видел, что тот смущен и расстроен. Без сомнения, давало о себе знать нервное напряжение, но внешне он оставался спокойным и хладнокровным. Восхищаясь поведением Михаила Александровича и понимая историческую важность совершенного им шага, Набоков взял себе на память перо, которым тот подписал Манифест.

Нольде, описывая поведение великого князя в те минуты, подчеркивал, что он вел себя «с безукоризненным тактом и благородством». А Шульгин с горечью подумал: сложись ситуация в стране иначе, и этот человек мог бы стать прекрасным конституционным монархом. А вот какую запись сделал в тот день в дневнике Морис Палеолог: «В этот исторический момент он был трогателен по патриотизму, благородству и самоотвержению. Когда последние формальности были выполнены, делегаты Исполнительного Комитета не могли удержаться, чтобы не засвидетельствовать ему, какое он оставлял в них симпатичное и почтительное воспоминание. Керенский пожелал выразить общее чувство лапидарной фразой, сорвавшейся с его губ в театральном порыве:

– Ваше Высочество, Вы – благороднейший из людей!.. Вы великодушно доверили нам священный сосуд Вашей власти. Я клянусь Вам, что мы передадим его Учредительному собранию, не пролив из него ни одной капли».

Впоследствии они будут пролиты – все, до единой. Но в тот момент этого никто предвидеть не мог. Или не хотел.