Последний из Двадцати (СИ)

Рун облизнул высохшие губы. Только что съеденный ужин в желудке истошно верещал, что ему тут неуютно и что неплохо было бы запить его чем-нибудь прохладным. Бокалом шпилевского вина, к примеру…

Вина у чародея не было, но вот пару глотков воды нашлось. Влага приятно коснулась горла, у парня как будто прояснилось в голове. Рассказанное Миком укладывалось, здравый смысл расставлял кирпичики догадок в нужных местах. Словно мозайка, едва ли не на глазах юного чародея росла картина происходящего. Он в который раз бросил взгляд на Читль — на виранку жалко было смотреть. Она как будто съежилась, и даже грандиозных размеров грудь, казалось, уменьшилась.

— Почему она воспринимает меня, как хозяина? — Рун и сам не понял, как спросил это вслух.

— Ар-ро, — не замедлил тут же отозваться Мик: — потому что ты виранец.

Глава одиннадцатая, часть третья

— Я — виранец? — Рун спрашивал у пустоты. Пустота теребила собственный подбородок, погрузившись в пучины задумчивости, после лишь пожала плечами. Словно спрашивая — неужели он, в самом деле, надеялся получить ответ из собственных видений?

Мертвец молчал, а Рун продолжал.

— Я помню, как меня привезли к Шпилю. У отца была густая, некрасивая борода. Он был безобразно толст и пах капустой. Братья, сёстры — кажется, они тоже были. А ещё несколько мешков муки, картошки — что вы дали им ещё?

— Брюкву, — нехотя отозвался сидящий перед ним мертвец. Руну казалось, что учителю будет стыдно смотреть в глаза тому, кого они, словно раба, купили за пару-другую мешков еды.

В памяти витали обрывки чужих оправданий — его успокаивали, говорили, что всё будет хорошо, что он больше не будет знать голода, что другие теперь — тоже избегут его холодных липких объятий. Чьи-то слёзы — матери? Отца? Он не помнил даже их лица.

Лишь теплую, успокаивающую руку матриарха — Рун вспомнил, как смотрел на неё снизу вверх и тогда она казалась ему до бесконечного немыслимо большой…

Он ждал, что Мик по своему обычаю разразится хохотом над собственной глупой шуткой, но на морде разбойника не было и тени улыбки. Он говорил серьёзно, а проверять его слова на ложь было бы глупо. Разве можно проверить на неё лишь догадку?

— Я виранец? — повторил парень собственный вопрос. Призрак учителя вновь стал нем, как рыба. Может быть и так, малец, говорили его мёртвые глаза, а может быть, даже и близко нет.

Он приставал с этим вопросом к Читль. Когда, раздевшись, она предложила ему себя на эту ночь — словно извиняясь за собственную ложь, он неистово желал знать ответа.

У неё не было для него ничего вразумительного. Разве что сиськи, отозвался в голове тогда ещё не явившийся воочию Мяхар.

Отведя в сторону Ска — лишь на мгновение, он спросил её об этом. В глазах механической куклы проявилось что-то похожее на удивление — ей отрадно было слышать, что хозяин жаждет анализа, вот только почему столь настойчиво?

Хорошо быть сделанной из стали. Хорошо не иметь сердца, не чувствовать, не знать, не мыслить — лишь анализировать. Тогда правда будет только правдой — а не клинком, вонзённым в спину. С другой стороны — окажись он в самом деле виранцем, разве это толком изменило бы его жизнь? Перевернуло с ног на голову? А самое главное — давало ли ответ хоть на один вопрос?

— Я не знаю, парень. Разве это так важно? — Мяхар добавил масла в огонь сомнений.

— Может быть, теперь ты знаешь правду — хоть какую-то её часть. Что ты собираешься делать с ней дальше?

Настал черёд Руна отвечать молчанием. Мертвец не унимался — будто внутри него клокотал котёл невысказанных при жизни слов.

— Что из услышанного сегодня приблизило тебя к Ата-ману? Ничего.

Старик был прав как никогда.

— Мик рассказывал тебе многое — о том, чего жаждал сам и почему влез в эту авантюру едва выбрался с рудников. Уводил разговор в сторону — разве теперь ты знаешь, куда идти дальше? Что делать дальше? Разве этому я тебя учил?