Последний из Двадцати (СИ)

Рун не знал. Словно малое дитё он поддавался воле случая — кто-нибудь что-нибудь знает. Цеплялся за каждое слово, будто за спасительную соломинку, вытаскивал себя с дна, чтобы вновь ухнуть в ещё одну, более глубокую канаву. Интересно, вдруг спросил он у себя самого, не скрывая сарказма, когда же он окажется в такой яме, из которой нет выхода? И каким человеком к тому моменту окажется? Сможет смело называть себя хотя бы одним из Двадцати?

Мяхар вдруг встал, отряхнул запачкавшиеся широкие штаны. С уст старика лилась тихая, едва слышимая брань — ныли старые кости, не давая прежней подвижности. Казалось, что при каждом шаге с старого чародея сыпется мана.

Рун глядел ему вслед, а внутри его не покидало ощущение, что прямо сейчас от него уходит не просто призрак, видение, а сама мудрость Мяхара. Словно мертвец разочаровался в нём и теперь жаждал забрать её с собой.

— Дай, — вдруг проговорил парень. Старый разбойник нехотя обернулся на его просьбу. — Дай совет. На прощание.

Мяхар нахмурил брови, но вдруг ответил мягкостью улыбки. Будто ему всё это время только и не хватало, что этой просьбы родом из детства.

— Совет, говоришь, малец? — он ухмыльнулся, будто взвешивая в руках справедливость его просьбы, кивнул. — Ну тогда слушай, дважды не повторю: правда разбойника не правда чародея, свобода к смерти ближе, чем счастье, а. И ещё вот…

Он сунул руку в напоясной карман, звонко в ночи клацнула застёжка. На морщинистой ладони лежал ярко блестящий комок сухой маны.

— В кармане завалялся. Лови. Поймаешь?

Глава двенадцатая, Рядом с безумием

Ска смотрела на него с таким видом, будто проверяла, здоров ли хозяин. Основания считать иначе у неё точно были — приходящие в ночи мертвецы, мнимость отказавших у неё датчиков слежения…

Словно в обиду на сомнения Руна она указала, что слышит, как перебирает лапами муравей по его штанине. Он показал ей комок сухой маны, но тот не произвёл на неё никакого впечатления. Разве не он сам, там, когда они спускались в бездну вместе с проигранцами сунул ей его? Разве не он сам, перед сном, попросил её вернуть ему заначку?

Парень лишь кусал губы, не зная на что сетовать — на собственную память или на вдруг охватившую его к ночи лихорадку?

Ска была заботлива как никогда, и вездесуща будто воздух. Успевала смотреть и за Руном, и приставить ствол малурита к шее обнаглевшего Мика, едва тому стоило сделать лишний шаг в сторону. Единственная, кто не заслуживала её внимания, так это Читль.

Виранка жалась к парню, словно брошенный на произвол судьбы пёс. Пряталась от жадных взглядов великана-разбойника. Интересно, спросил себя Рун, насиловал ли он её тогда, когда она была в прошлом "потерянном" состоянии? И понимал, что не хочет знать ответа.

Сейчас на него во все глаза смотрели мальчишки. От обоих пахло страхом, в особенности от Бека. Лий, после обращения, кажется, перестал заикаться — или делал это реже прежнего. Бек же пал на колени, едва сызнова стал человеком. Он обнимал его ногу и слюнявил сапог, прося прощения, каясь и боясь нового, более жуткого наказания. Иначе как же чародей мог его запросто так сызнова в прежнюю личину вернуть? Не иначе, как задумал ещё более жуткую каверзу!

Рун никак не мог отделаться от растущего внутри чувства отвращения. Если раньше их страх казался ему чем-то присущим и естественным, то сейчас он норовил вылиться за края омерзения.

— Прочь, слышишь? Пшёл! Мне превратить тебя снова?

Бек его как будто не слышал.

А сейчас шёл впереди остальных, показывая дорогу. Сорванец будто всю жизнь провёл в местных лесах. С ходу и сразу, едва оглядевшись вокруг, постановил, что они посреди Вилькиной полянки, и что идтить к сенокосу надо правее по Дулькину оврагу.

Рун с надеждой глядел на Ска, но в картах той и рядом не было подобных имён.

Грозно нахмурив брови, Рун схитрил — обещал страшную кару, если поганцы тотчас же не проводят его к тому самому растреклятому озеру самолично.

Сработало. Бек сразу же оживился — лишь одна мысль о возможности сохранить свою шкуру и облик уже грела ему душу. Лий же оказался задумчив, как само размышление. В отличии от без умолка тараторящего товарища, он не желал лишний раз утруждать собственный язык. И чужие уши, добавил самому себе чародей, вспомнив сколь раздражающе звучало его заикание.

— Что ты надеешься этим сделать, сопляк? Ещё раз искупаться, прежде чем последний раз к Рудокопу постучаться?

Рун считал выше своего достоинства разъяснения разбойнику — да тот и не настаивал. Ска держала его поодаль от виранки. Руну вспомнилось, как головорез неодобрительно смотрел на возвращение мальчишкам человеческого облика. Великан справедливо полагал, что Рун был жалким слабаком без собственных заклинаний, запас маны которого изрядно исчерпался. Купился ли он на трюк с притворным проклятием? Если и да, то неустанно, час от часу подвергал его сомнению. За маской наглости он прятал проверку той границы, которую может перешагнуть, а потому вчера с каждой минутой позволял себе всё больше и больше.