Последний ход

Усмехнувшись, отец Кольбе взял свою порцию и присоединился к несчастному молодому человеку в нескольких метрах от нас. Он поделится с заключённым словами ободрения и, вероятно, отдаст ему остатки своего хлеба. Так он обычно и поступал. Я могла сколько угодно отговаривать его, но он никогда не слушал.

Только я поднесла хлеб ко рту, на меня упала тень. Надо мной стоял молодой заключённый, большой и сильный, и его жадный взгляд был устремлён на оставшуюся у меня еду. Целых полтора пайка хлеба.

– Ты долго здесь не протянешь. Отдай.

Мы – пустая трата места, пустая трата одежды, пустая трата пайков.

Я вцепилась в хлеб мёртвой хваткой и открыла рот, чтобы проглотить его весь разом, но, прежде чем я успела это сделать, мужчина схватил меня за запястье. Когда он вырывал хлеб у меня из рук, всё, о чём я думала, – это терзающий мои внутренности голод. Кроме хлеба не было ничего, что насытило бы меня до утра. Я рванулась к нему, но когда он замахнулся, отпрянула и закрыла лицо руками. Один мой глаз уже почернел, и я не хотела, чтобы второй стал таким же. Удара не последовало. Подняв голову, я увидела, что заключённый уже направился к своей следующей жертве: отцу Кольбе.

Как я и подозревала, отец Кольбе передал хлеб своему соседу и готовился съесть суп. Вор добрался до него, прежде чем первая ложка достигла рта.

– Не дело тратить пайки на таких, как ты, старик. – Только он потянулся к миске, как отец Кольбе уже протянул её ему.

– Ты молод и силён, и ты нуждаешься в питании гораздо больше, чем я, брат мой. – В голосе отца Кольбе не было обиды. В нём не было и страха, только доброта.

Молодому человеку не нужно было предлагать дважды. Он перелил суп отца Кольбе в свою миску и ушёл, довольный награбленным. Отец Кольбе вернулся ко мне и слегка улыбнулся. Он ничего не сказал, не подозревал, что я стала свидетелем воровства и мишенью того же заключённого. Я уставилась в свою пустую миску, в то время как гнев, бурлящий в венах, смешивался с оторопью.

В месте, где люди, точно бешеные собаки, дрались за объедки, этот человек сохранил свою человечность. И я не могла понять, как ему это удалось.

* * *

После ужина было свободное время – единственная хоть сколько-нибудь сносная часть дня. Я поспешила к туалетам и умывальникам. Уродливые керамические раковины, напоминающие корыта для скота, тянулись вдоль стены умывальной комнаты. Я направилась к крану в дальнем углу. Бросив осторожный взгляд через плечо, налила воды в свою миску и поднесла к губам. Возможно, наполнив желудок водой, я смогу притупить в нём ощущение пустоты.

Стирая свою форму крошечным кусочком мыла, я представляла рядом маму. Видела, как она погружает одежду в горячую воду. Дома я иногда заставала её с куском щелочного мыла и стиральной доской. Мама пыталась отстирать канализационную грязь с юбки, блузки, чулок и туфель. Признак того, что накануне вечером она тайком вывозила детей из гетто.

Мама настаивала, что она и сама может всё отмыть, но я каждый раз вызывалась помочь. Вместе мы по нескольку раз меняли воду, оттирая малейшие частички грязи с её одежды, а затем мылись сами и чистили ванную сверху донизу. Потом я приносила одежду таты и свою, чтобы мы могли постирать её и повесить сушиться рядом с маминой. Вскоре Зофья и Кароль появлялись со своими грязными вещами, жалуясь на то, что мама отказывается отдавать вещи в прачечную.

Охранник приказал поторапливаться, поэтому я надела свою влажную форму и вышла, упрекая себя за то, что вспомнила родных. Ведь я знала, что всё это в прошлом.

С каждым днём я всё больше стремилась покинуть Аушвиц. Я не знала, как именно я это сделаю. Проходя мимо забора из колючей проволоки, я подумала об ударе током, но проскользнуть мимо сторожевых вышек было трудно, а если охранники заметят, что я подошла слишком близко к забору, они откроют огонь. Но если именно пуле суждено прервать моё существование, для этого были более простые способы, не связанные со смертью от удара электрическим током в случае нежелания охранников меня останавливать. Несмотря на решимость покинуть это место, я не была уверена, что у меня хватит смелости дотронуться до забора, мысль о такой смерти наводила ужас. Зачем воплощать в жизнь этот жуткий план, если я могу с тем же успехом попросить охранника пристрелить меня во время переклички или на трудовом задании? Возможно, мне стоило перестать есть, но в таком случае отец Кольбе заметит это и станет настаивать на том, что мне нужно поддерживать силы. А поскольку он делился со мной кусочками своего пайка, голодная смерть была ещё менее вероятна. На ходу я сдирала частички кожи с ободранных ладоней. Может быть, в раны попадёт инфекция, а может быть, я умру от истощения или болезни.

И нельзя забывать о Фриче. Как только он потеряет интерес к нашим играм, он избавится от меня.

Мои мысли занимали лишь усталость и тоска по семье. Я должна была покинуть Аушвиц, и единственно возможный путь лежал через трубы крематория.

Закончи игру, Мария.