Последний ход

Спокойный, строгий тон. Мы обе знали, что лучше не упрямиться, – и застыли. Я прижала шахматные фигуры к груди, не желая ослаблять хватку и отпускать сестру, а Зофья всё так же нависала надо мной, одна рука была в паре сантиметров от доски. Я постаралась сдержать дрожь, встретившись с не терпящим возражений взглядом таты.

– Хватит.

Когда в его голосе появлялись подобные предостерегающие нотки, даже Зофья прекращала упрямиться. Но на сей раз ничто не могло погасить пламя её гнева, даже выговор таты или приказ мамы – мне сейчас же отправляться в монастырь, а Зофье – немедленно идти мыть посуду. В ярости сестра оттолкнула меня, протопала в нашу спальню и захлопнула за собой дверь. Последовавшая за этим тишина была удушающей.

За прошедшие несколько месяцев работы в Сопротивлении я погрузилась в самое сердце лжи, опасности и протеста. Этот мир был очень далёк от мира моей сестры. Война разлучила нас, и пока опасность не миновала, я не видела способа это исправить. Борясь со слезами, затуманивающими зрение, я осмотрела все шахматные фигуры и убедилась, что ни одна из них не пострадала из-за истерики Зофьи. Мама опустилась на колени рядом со мной, и я провела пальцами по чёрному ферзю. Фигуры были целы, но почему-то мне казалось, что это не так.

Когда мама убрала несколько выбившихся прядей с моего лба, я шепнула:

– Можно рассказать ей?

Она вздохнула и накрыла мои руки своими.

– Всё, что сейчас можно сделать, – это молиться, чтобы война поскорее закончилась.

Патовая ситуация, пока всё не изменится. Если это вообще когда-нибудь изменится.

Мама поцеловала меня в щёку, прежде чем пойти в нашу комнату, проверить, как там Зофья, а я продолжила собирать свои вещи. Тата встал, надел коричневый твидовый пиджак поверх приталенного жилета, а также свою любимую фетровую шляпу, серую с голубой фактурной лентой. В глубине души я умоляла его не идти за мной, но он взял трость – и мои надежды разрушились. Если отец решил поговорить со мной наедине после стычки с сестрой, мне, скорее всего, влетит. Мы молча собрались и вышли в коридор, и я воспользовалась шансом защититься:

– Тата, прости, но Зофья не оставила бы меня в покое, а ещё она чуть не сломала мои…

Он прочистил горло, и я замолчала. Что ж, хотя бы попыталась… Ожидание было невыносимым, я смотрела мимо отца, сосредоточившись на надверной табличке с нашей фамилией – ФЛОРКОВСКИЕ. Наконец тата вздохнул.

– Что ж, – медленно проговорил он. – Должен сказать, у тебя впечатляющие рефлексы.

Эти слова вызвали внезапную улыбку, тата усмехнулся, а я юркнула в его утешительные объятия. Он прижал меня к себе. Одна рука придерживала мою голову, как будто я была маленькой, и мне почти хотелось вернуться в те времена. Когда я была маленькой, не было войны. Мне не нужно было хранить от сестры столько секретов.

– Ты знаешь, почему была так занята в последние месяцы. Но Зофья – нет, – пробормотал тата. – Она и не может понять. Всё, о чем я прошу, – постарайся быть более чуткой к её переживаниям.

Я вздохнула:

– Было бы проще, если бы я могла сказать ей правду. Но я постараюсь.

– Может, лучше сегодня в монастырь вместо тебя пойду я?

– А что, вор, который стащил мамину сумку, нашёл в нём ваши кенкарты и вернул их?

Отец снова усмехнулся:

– Нет, и, учитывая, что все сведения в них ложные, я был бы впечатлён, если бы он это сделал. Новые документы будут готовы через несколько дней, тогда мы сможем работать снова. – Он поцеловал меня в лоб: – Будь осторожна, моя храбрая девочка.

Вместо того чтобы разомкнуть объятия, я прижалась к нему сильнее на мгновение. К его знакомому запаху примешивались едва заметные нотки воска и сосны, свидетельство того, что тем утром он полировал свою трость. Это сочетание было странно притягательным. Наконец я подняла голову, и тата вытер следы слёз, проведя большим пальцем по моей щеке.

Как только он исчез за дверью квартиры, я, стараясь не думать о ссоре с Зофьей, помчалась вниз по лестнице. Посещение монастыря определённо поднимет мне настроение. Солнце целовало мои щёки и придавало золотистый оттенок бежевой штукатурке нашего четырёхэтажного дома, но прекрасный день омрачило отвратительное зрелище.

Через перекрёсток ехал большой грузовик и два легковых автомобиля. Я в нерешительности застыла у двери, пока они парковались. Офицеры СС и люди, одетые в гражданское, высыпали на улицу, словно муравьи, бегущие к падали. Когда один из мужчин вышел из машины, он положил что-то во внутренний карман пальто. Солнечные блики сверкнули на цепочке и серебряном диске.

Значок гестапо.

Я таких ещё ни разу не видела, но Ирена и родители описывали мне их бесчисленное количество раз. Это был единственный способ идентифицировать людей, которых мы боялись больше всего. Нет сомнений, кто-то предал мою семью, иначе гестапо не появилось бы.