Последний Храм

Команда поспела вовремя: церковники уже бежали вверх по склону. На бегу толпа превращалась в каре: впереди пикинеры, за ними мушкетеры. И тех, и других даже на глаз было не меньше двухсот, а сзади их подпирали все новые и новые ряды. Да, полк — это не рота, и даже не батальон, подумал Лендгрейв, разряжая пистоли в ближайшего противника и вставая в строй. В чистом поле все бы уже было бы кончено, полк не оставил бы им ни одного шанса. Да и в деревне, если совсем честно, тоже. Откуда же эта необъяснимая уверенность, над которой еще вчера бы посмеялся он сам? Стреляя, перебегая, командуя двумя взводами бойцов и ополченцами, лейтенант ни на миг не сомневался: они победят. Откуда эта вера, идущая вразрез со всем, что он знал о военном деле? Да какая разница, если она помогает сражаться! В конце концов, он уже видел в деле Силу Амриты, слышал о магии Лаэя и Исмины. Почему бы не вмешаться на стороне тавалленцев и старому покровителю города, богу-воину?

Мушкеты, пистоли, арбалеты — все, что могло стрелять, последний раз в упор изрыгнуло смерть. Миг спустя лавина церковников с лязгом, воплями и грохотом накатила на ровный ряд выставленных пик воинов Тэлбота, из-за спин которых били арбалетчики и мушкетеры. Последние, впрочем, уже примкнули длинные граненые штыки, готовясь колоть прорвавшихся через пикинеров церковников. А присыпанные со стороны дороги землей дома, в которые вкатили пушки, стали опорными пунктами, как башни в крепостной стене. В мешки с землей то и дело врезались ядра и брандскугели, по ним стегала картечь и пули — но сами стены пока держались. А из маленьких, будто изначально предназначенных стать амбразурами окон снова и снова били картауны. Теперь, когда огонь велся почти в упор, каждый пушечный выстрел прорубал в рядах атакующих просеки, а картечь выкашивала всех, кто попадался на пути. Жаль только, бреши тут же заполнялись. А из-за реки били и били восемнадцать… нет, уже четырнадцать, четыре валяются, перевернутые близкими разрывами, рядом с разорванными на куски расчетами… орудий, и их гостинцы нет-нет, да и доставали солдат Лендгрейва. Когда два стальных, плюю-щихся огнем ежа столкнулись на деревенской улочке, пушки принялись расстреливать дома в глубине деревни. Чадный дым застлал улочки Памфилиона, и на этих улочках стреляли, кололи, хрипели и матерились несколько сот человек.

— Держаться! — подбадривал своих людей Лендгрейв. — Не отступать! Ровнее ряд! Пикинеры, приготовиться… Мушкетеры, пли!

Пикинеры Тэлбота выполнили приказ быстро и четко — повернулись боком, на миг открывая пространство для выстрела. Слитно пророкотали мушкеты, и самые рьяные церковники повалились под ноги дерущимся. А потом снова зазвенели клинки и наконечники пик, с глухим звуком забили приклады по каскам, а штыки окрасились свежей кровью. Местами, увы, пикинерам не удавалось сдерживать порыв врага.

…Лендгрейв уклонился от метящей в бок пики — и выбросил руку со шпагой, узкое лезвие глубоко погрузилось в бок пикинера тельгаттейцев. Бледное, испачканное пороховой копотью лицо с угольно-черным в багровом сумраке росчерком царапины и черной же щеточкой усов проваливается вниз, рот кривится в крике, грохот боя глушит его вернее толстой стены. Все, пикинеры сомкнули спины, больше не прорвутся. Надо бы назад. Глотнуть из фляги, заодно осмотреть все «поле» боя.

Ага, держимся. Плохо одно: похоже, у полка снова появился командир. Прежде стихийная, как миграция леммингов, атака становилась все более упорядочной, церковники шли строем, мушкетеры стреляли из-за спин пикинеров, а пушки поддерживали атаку картечью. Хорошо еще, ушедшая на Саммор конница так и не вернулась — рейтары обошли бы защитников деревни с тыла и этим все кончилось.

Командир Третьего батальона был молод — и по возрасту, и по чину. Капитан Такредис получил свой батальон авансом, теперь он жаждал оправдать доверие Клеомена в бою с настоящими язычниками. Впрочем, не все так просто: ведь и батальон ему дали такой, какой никогда бы не достался настоящему секунд-майору. И то сказать — медарский сброд: уголовники, неоплатные должники, кому службой заменили долговую тюрьму, уголовники и даже еретики, из тех, на кого пало не «легкое» (эти-то всегда могли откупиться), а «тяжелое» подозрение, но чья вина не была неопровержимо доказана даже на дыбе. С такими много не навоюешь — их можно разве что погнать впереди настоящих войск на копья и пули, чтобы сберечь жизни полноценных сынов Церкви.