Последний мужчина

— …Ах ты,…сперматозаврик засушенный! — не сразу отреагировал циник, задетый бестактным замечанием хакера о его возрасте и кладбищенских перспективах. — У твоей матери кроме тебя выкидыши были? — издевательски осклабился сквернослов на него. И, не дожидаясь ответа, продлил филиппику: — Хотя, это уже неважно. И знаешь, сперматозаврик, почему? Потому что от тебя даже и выкидышей не будет. И знаешь почему? Да потому, что я тебе сейчас писюн откушу и не выплюну!

— Друзья мои! — пресёк Роман ссору, чреватую чем-то большим. — Перестаньте! Нас осталось всего четверо на всём белом свете…Всего чет-ве-еро! А мы…Да мы должны горой стоять друг за друга!

— Верно! Чего это я? — опомнился компанейский Тверизовский, усаживаясь на «пятую точку». — Прости меня, старина Айк! Я же хотел тебя взбодрить. И ты прости меня, сперматозаврик засушенный! Я не хотел тебя опускать.

— Ладно, — буркнул отходчивый Айсон, расслабляя мускулатуру. — Но в другой раз я тебя вздую.

— Не хотел он…Не хотел…, — ворчал Акакий Талалаевич. — Соображать надо!

— Всё, проехали! — категорично объявил Загорцев. — Давайте, лучше, попросим Айка рассказать про то, почему он оказался на Таутикане.

— Да кто ж так басни травит?…Насухую! — перебил его отставной олигарх. — Не-е-е…Не по-имперски. Я с собой кочерыжовки прихватил. Сядем и дёрнем по-людски.

— Извиняйте, — попытался откреститься от новой инициативы Фомкин, — я не пью. Мне будет плохо, и вы сами же потом покаетесь…

— Да чё ты выёживаешься? — беспардонно прервал его знатный имперский сквернослов. — Не колыши воздух полупопицами…

4

Загорцев уже и забыл, когда он последний раз «так сидел». Когда же? Когда?…Да тысячу лет назад!

Четвёрка дружно поставила в центре гостиной большой стол, а на него водрузила кастрюлю с УПСом-12, три чайных чашечки и три ложки — больше столовых приборов не нашлось, ведь у экономных таутиканцев всё было рассчитано. Зеляне и не роптали: они поочерёдно пили настой, как индейцы курили трубку мира, закусывая универсальной смесью.

Кочерыжовка и в самом деле приятно расслабляла. На молодого и крепкого Романа, как и на массивного Айка, она подействовала чуть-чуть, на мелконького Тверизовского — ощутимее, а субтильного Фомкина от выпитого закачало даже в кресле, будто Айсон ему «накатил» хуком.

— Укчи от водки тоже моментом балдеют, — сказал Борис Абрамович, критически взирая на хакера. — У них в организме не хватает…ик… веществов…ик…, которые спиртягу…ик… разлагают…

— Это фермент, — просветил его Загорцев, сведущий в физиологии. — Алкогольдегидрогиназа.

— Во-во! — согласился с ним Борис Абрамович. — И каголь в укчах бродит, бродит…

— Мы же договаривались послушать Айка, — напомнил застолью Роман, вежливым прикосновением руки останавливая Тверизовского. — Айк, расскажите, из-за чего вы очутились вместе с нами в местах…кгм-кгм…столь отдалённых?

— Из-за чего…Из-за чего…, — туговато мысля, начал боксёр. — Мечтал посмотреть бокс будущего…

— Чё врешь-то, Айк?! — «перебежал» романтическую версию Айсона вертлявый «олигарх в отставке». — Да болезнь Аркинсона его заездила в дугу, а синдром Грейвера — в сосиску, — пояснял он уже Загорцеву и Фомкину. — А на Зелёнке это тогда не лечилось. Таутиканцы Айка от трясучки и подлечили. Да ещё у Айка с женщинами проблемы были: его ж чуть не засадили из-за секс-променада с «Мисс Чёрная Мерика-2». У него ж с красоткой Дэз Ашон…

— Бо, я те щас ухо откушу! — рассердился на словоблуда боксёр. — Это тебя попёрли нафиг! Помели отовсюду. Жена от него ушла, дети бросили, любовница кинула…Его самого знаете, как обзывали? — обратился Айсон к нейтральным слушателям. — Отребье! Отщепенец! С ним никто знаться не хотел. Под конец его ИМ-6 ващще хотело ликвидировать. Но Бо дожидаться не стал. Он дал драпа. Имитировал повешение. А сам спрятался в секретной клинике, где его усыпили.

— Ой-ой-ой, — впервые растерялся Тверизовский, не зная как себя вести. — Отщепенец …Хе-хе-хе…

— Борис Абрамович, — солидаризируясь с Айсоном, укротил болтуна Загорцев. — Вы, в самом деле, поделикатнее. А что до женщин…У кого из нас с ними проблемы не случались?

— Ладно, ладно, — принял замечание Тверизовский. — Сдаюсь…Да, же-е-енщины! — мечтательно задрал он голову кверху, отвлекаясь от перепалки. — Их, как деликатесы на пиру у Сыкулла, хочется ещё и ещё. До рвоты…Насытился, специальным пёрышком пощекотал пищевод, стошнило — и опять к ней, к родимой нашей бабензии. Я до того по ним соскучился, что аж стишок сочинил.

— Да что вы!? — усомнился Загорцев в романтичности имперского циника.

— Небось, на одну букву два матюга, — подъел приятеля Айсон, квитаясь с ним за давешнее.

— Матюга-а-а! — обиделся Борис Абрамович. — Сами вы — матюга! Равнение на меня!

Он залпом хлебнул зелья из посудинки и принялся декламировать, в такт незатейливым виршам и в подражание великому Кушкину, постукивая чашкой по столу:

Искал я женщину сто лет,

Искал сто синих-синих вёсен,

Без перерыва на обед,

Да заплутал середь трёх сосен.

Искал я женщину всегда,

Самозабвенно, беззаветно,

Но…, также, как меж рук вода,

Она скользила неприметно.