Последний мужчина Джоконды

Винченцо огляделся по сторонам, затем повернулся лицом к бульвару Монпарнас и побежал.

Дверной колоколец звякнул, когда Винченцо вбежал в «Ротонду». В след ему ветер с досады закинул в кафе хлопья снега. Несколько посетителей бросили ленивый безразличный взгляд на вошедшего, отчего Перуджио почувствовал себя неуютно, будто наступил кому–то на ногу.

Он осмотрел зал и проследовал к пустующему столику в дальнем конце, пройдя мимо компании молодых людей, один из которых, как раз заканчивал читать свои стихи.

— О, черный ворон, сидящий у моего изголовья,
Не жди от меня ни плача, ни злословья.
Пока я не умер и дыханье мое не остановилось,
Я буду крепок духом и не поддамся слабости

[15].

Молодой поэт взмахнул рукой и зацепил свой бокал с шампанским. Содержимое выплеснулось на брюки соседа. Компания рассмеялась, оживившись. Кто–то протянул «пострадавшему» салфетку, кто–то отодвигал стул подальше, спасаясь от потока вина. Поэт сконфуженно стал просить прощения, сокрушаясь про себя, что так бездарно испортил свое выступление, и это в самом–то конце, когда, казалось, что он уже завладел сердцами слушателей.

Винченцо не обратил на них внимания, и, пройдя к свободному столику, повесил пальто на спинку пустующего стула, а шляпу, встряхнув, положил на сиденье. Долго ждать не пришлось. Официант в длинном белом фартуке, созданном, наверное, для того, чтобы можно было побыстрее увидеть гарсона в окружавшем посетителей красном интерьере, очутился рядом, как только Перуджио опустился на стул.

— Чего желает, месье? — спросил он, слегка наклонив голову на бок.

— Бутылку красного итальянского вина.

— Прошу прощения, месье. Подойдет ли вам наше итальянское «Ди Марко» одна тысяча восемьсот восемьдесят первого года? Прекрасный букет, строгий глубокий цвет…

— Прекрасно! — произнес Перуджио, прерывая официанта. — Несите.

А про себя, глядя в спину удаляющемуся гарсону, он подумал, что очень символично сегодня пить вино из урожая года, в который он Винченцо Перуджио был рожден.

За соседним столиком компания все продолжала поэтические чтения. Блондин в темно–зеленом френче с нормандским произношением, сцепив руки за спиной декламировал:

— О, лебедь прошлых дней, ты помнишь — это ты.
Но тщетно, царственный, ты борешься с пустыней.
Уже блестит зима безжизненных уныний,
А стран, где жить тебе, не создали мечты

[16].

Кто–то выкрикнул:

— О, Бертран! Прекрати! Я не хочу слушать стихи этого извращенца. Иногда я жалею, что парижане снесли Бастилию. Таких, как Рембо и Малларме, необходимо держать в темницах, и не выпускать на божий свет. Пусть они там объясняются в любви друг другу. Или пусть насовсем переедут жить в квартал Маре, чтобы не встречаться с нормальными гражданами. Содомия — великий грех, господа. Не зря Бог создал мужчину и женщину.

— Кретьен, а как же твой поход в Булонский лес? Может, расскажешь нам, как ты провел там время?

— О, мой Бог! — воскликнул тот, кого назвали Кретьеном. — Господа! Я ведь уже рассказывал неоднократно, как все было. Увольте меня, пожалуйста, от этого.

— Кретьен, — сказал Бертран. — Расскажи. Я ведь не слышал этой истории, и, думаю, не только я.

Кретьен вздохнул и, махнув рукой, начал рассказ, понизив голос, словно повествовал страшную сказку о приведениях:

— Это сейчас кажется смешным, а в ту ночь мне было не до смеха. Был чудесный теплый летний вечер, но вместе с сумерками небо стало заволакивать тяжелыми облаками. Нам с Эженом Барбиньи стало вдруг скучно, и мы решили посетить Булонский лес. Так. Для разнообразия. Мы были наслышаны о веселых происшествиях в этом уголке Парижа, вот и захотелось увидеть все своими глазами. И вот мы там. Бродили, бродили по дорожкам, слышали стоны и смех отовсюду, со стороны ипподрома Лоншан до нас доносилось ржание лошадей, но мы ни где не видели ни одного человека.

К тому времени уже совсем стемнело. Луна пыталась прорваться сквозь облака, но у нее все ни как не получалось. Мы пробирались напрямик сквозь заросли акации, которую понасажал в парках Наполеон III, в сторону ипподрома, но тут мы услышали женский голос, а еще через некоторое время увидели приближающиеся два силуэта. Впрочем, рассмотреть мы их не могли из–за отсутствия света. Лишь смутные очертания, расплывчатые абрисы, не дающие полное представление о том, кто перед тобой.

— Я обрадовался, — продолжил Кретьен, хлебнув вина из бокала. — Я обрадовался, что, наконец–то, мы сможем узнать дорогу хоть у кого–то, так как бродить по этим дебрям, чего доброго, можно, и на разбойников нарваться. Мало ли? Не смотря на то, что Франциск I разогнал их всех, построив свой охотничий замок, а Генрих Наваррский закончил чистку леса от преступников посадкой тутовника и созданием знаменитой рощи из тысячи деревьев.