Последний мужчина Джоконды

Губы ее приоткрыты
Солнце уже взошло
И проскользнуло в комнату
Сквозь ставни и сквозь стекло
И стало тепло
Губы ее приоткрыты
И закрыты глаза
А лицо так спокойно что сразу видно какие
Снятся ей сны золотые
Нежные и золотые

Мне тоже приснился сон золотой

Будто с тобой
У древа любви мы стоим
А под ним
Ночью безлунной и солнечным днем
Время подобно снам
Там котов ласкают и яблоки рвут
И темноволосые девы дают
Плоды отведать котам

Губы ее приоткрыты

О как дыханье легко
Этим утром в комнате так тепло
И птицы уже распелись
И люди уже в трудах

Тик–так тик–так

Я вышел на цыпочках чтоб не прервать
Сон ее золотой[17]

— Не правда ли, великолепно, господа? — спросил Кретьен, закончив декламировать и дождавшись, пока утихнут аплодисменты, в том числе и аплодисменты мадемуазель Жожо. — Только одно меня смущает. Аполлинер не ставит знаки препинания, словно их не существует, тем самым предоставляя читателю самому на свое усмотрение делать запятые в нужных местах.

— Быть может, — вмешался Бертран. — Этот Гийом Аполлинер настолько не образован, что просто на просто не знает о существовании знаков препинания. Он ведь, если я не ошибаюсь, приехал из дикой России? Однако, надо признать, сами стихи очень неплохи.

Гарсон принес бокалы и Перуджио принялся разливать вино. Но в тот момент, когда он поднес горлышко бутылки к бокалу мадемуазель Ники, та накрыла его рукой.

— Простите, месье Винченцо, — произнесла она. — Но я не люблю красное вино. Я предпочитаю шампанское. Нет–нет! Не утруждайте себя. Я, пожалуй, пересяду за соседний столик. Там, кажется, собрались большие ценители поэзии.

— О, Ники! — воскликнула Жожо. — Дорогая, ты прочитала мои мысли. Ноэль, если ты не возражаешь, я присоединюсь к Ники, а вас оставлю наедине с месье Винченцо. Ты не против?

— Нет, — усмехнулась мадемуазель Брюне, открывая пачку сигарет «Житан» и извлекая из недр ридикюля длинный мундштук из черного дерева. — Я не против. Думаю, что Винченцо, не смотря на свою нынешнюю грусть, сумеет меня развлечь.

Жожо и Ники поднялись с мест и очень быстро присоединились к соседней компании. Винченцо даже глазом не успел моргнуть, а они уже пили шампанское, любезно налитое для них молодыми людьми, и весело щебетали с новыми знакомыми.

Перуджио взял из рук Ноэль зажигалку, и, чиркнув пару раз, поднес огонек к сигарете.

— Мои подруги столь же неугомонны, как и Риккардо, — улыбнулась Ноэль, выпустив облачко дыма и поднимая свой бокал. — Так чем же вы удручены, Винченцо? Не обманывайте меня. Я все вижу по вашему лицу. Расскажите мне. Вам обязательно станет легче.

Перуджио вздохнул и после небольших колебаний все же пересказал Ноэль слова метра Русселя.

Уже под утро, освободившись, наконец–то, из объятий друг друга, они долго лежали, молча. Когда дыхание успокоилось, Ноэль повернулась к Винченцо, и произнесла:

— На мой неискушенный взгляд твой учитель во многом прав. Я, пожалуй, добавлю от себя, что не нужно пытаться стать в один ряд с Великими мастерами, или превзойти их. Может, было бы проще, не соревноваться с Леонардо да Винчи, а стать им? Я пока еще сама не знаю как, но, думаю, ты сам найдешь способ. Но это будет потом. А сейчас поцелуй меня еще. Мне нравится, как ты это делаешь.

4

Пасмурным утром третьего января, как и было назначено, Винченцо подошел к зданию Малой художественной школы и остановился, будто окостенел, увидев у главного входа черный экипаж–катафалк. Возница в черном френче и помятом цилиндре торжественно и скорбно восседал на козлах. Рядом с катафалком неуверенно топтались люди, переминаясь с ноги на ногу. Через некоторое время из распахнувшихся двойных дверей под ропот и вздохи толпы четверо мужчин в таких же, как у возницы одеждах, вынесли закрытый гроб, и, водрузив на постамент в повозке, уселись по обе стороны от покойника. Конная пара вздрогнула, и, смиренно понурив головы, потащилась на юг по улице Бонапарта, в направлении кладбища Сен–Жермен.

Внезапно Перуджио обрел способность двигаться. Он сорвался с места и подбежал к закрывавшему двери центрального входа слуге и, испугавшись собственной догадки, спросил:

— Месье! Простите, месье! Вы не скажете мне, кто умер? Кого увез катафалк?

— Отчего же не сказать, месье. Умер метр Руссель. Прекрасный был человек. Жаль, что хоронить его некому. Наследников нет. Не женат он был. Да и наследовать–то нечего. Все имущество за долги с молотка уйдет. А человек метр Руссель был хороший. Месье! Вы куда, месье!