Последний незанятый мужчина

— Да, мои наблюдатели сообщили, что Джорджи бегает по кабинету и крушит стены, а Джессика сидит и точит когти. «Голодными тетками» обозвали, представляешь? — И Франческа заразительно засмеялась.

— Надеюсь, Лизу не уволят.

— Я тоже надеюсь.

Вдруг Сэди заметила, что Франческа смотрит на нее, удивленно подняв брови.

— А что? Интересно… — загадочно произнесла Франческа.

— Ты о чем?

— Ну, это… сама знаешь… то, что ты сделала на голове.

Сэди дотронулась рукой до головы. Краска! Она ведь совсем забыла про перекрашенные волосы.

Глава шестая

— Девы? Она что, действительно считает, что мы старые девы? Уволю!

Джорджи нагнулась, сняла туфлю и шарахнула ею по столу. На прошлой неделе Джессика видела по телику клип, где показывали одного русского, который так же бесился на трибуне в ООН. Она не помнит, с чего он так разъярился — но уж во всяком случае не из-за того, что его обозвали старой девой.

— Лиза не это имела в виду, — сказала Джессика.

А сама подумала: «Я ведь разослала это письмо о форме одежды только потому, что мне было скучно и больше не о чем было думать. Я не хочу, чтобы Лиза потеряла работу из-за того, что я делаю вид, будто она у меня есть».

— Это свидетельствует о неуважении к нам. О крайней степени неуважения!

— Но… — нахмурилась Джессика.

— Ты не согласна?

Когда Джорджи сердилась, то начинала косить правым глазом. Если точнее, то он сдвигался чуть-чуть ближе к переносице, и все лицо приобретало некое плутоватое выражение, которое почему-то у Джессики всегда ассоциировалось с Наполеоном.

Нельзя сказать, что такое сравнение было вовсе неуместно. В каком-то смысле Джорджи была в своей конторе настоящим диктатором. Если сравнение с Наполеоном слишком смело, то Джессика вполне могла представить себе Джорджи в роли этакой московской мафиозной королевы, у которой самые отъявленные злодеи по струнке ходят.

— Но Лиза в чем-то права. Я хочу сказать, пусть мы не старые девы, но все же…

— Договаривай!

— Мы ведь…

Джорджи сунула руку в ящик стола и достала пачку сигарет. Глядя, как она щелкает зажигалкой, Джессика удивленно заморгала. Джорджи редко курила. А если закуривала, значит, она либо злится, либо нервничает.

— Что с тобой, Джесс? О чем вообще речь-то?

— О нашем одиночестве.

— Одиночество. Одиночество-одиночество! — Джорджи всплеснула руками. Джессика на миг показалось, что сигарета вот-вот улетит. — Ну и что теперь? Объявлять по всей стране неделю одиночества?

— Скорее уж десятилетие одиночества, — тихо сказала Джессика.

— Ну да. Ты бы еще сказала «век». Но мы не одни в таком положении. Каждый по-своему одинок. Ну сколько, например, ты знаешь счастливых пар?

— Ну, Поверы, почтальон с почтальоншей, они ведь женаты пятьдесят пять лет…

— Мы не знаем, счастливы они или нет. Знаем только, что они работают на почте и все это время прожили в браке.

— Но если бы они ненавидели друг друга все эти годы, они бы давно уже подожгли свою почту к лешему, лишь бы только не видеть друг друга.

— Не думаю, что твоя логика верна. — Джорджи забарабанила пальцами по столу. — Ну ладно, пусть будут Поверы. Кто еще?

— Не знаю. — Джессика перебрала в уме известные ей пары. — Я так сразу не могу назвать.

— Итак, только Поверы.

— Нет-нет. Я уверена, есть и другие, просто я не могу вспомнить.

— Может, неспроста ты не можешь вспомнить.

— Да боже мой, Джорджи, ты порой просто невыносима. Может, ты не веришь в любовь, а я верю.

— Ты и еще миссис Повер.

— Пожалуйста, не говори больше про Поверов. Я их всегда побаивалась. Как только ни придешь на почту, обязательно спросят, когда я пойду в церковь.

Держа сигарету на отлете, Джорджи рассмеялась:

— Меня они ни о чем таком не спрашивали. Думаю, разочаровались во мне, когда я помыла им машину — из благотворительных побуждений, помнишь? Я каким-то образом взяла не тот раствор, и краска облезла. Им потребовалось все их христианское терпение, чтобы простить меня. Так что после этого вряд ли они захотят видеть меня в церкви — это было бы чересчур. Но ты меня сбила. Я говорила о Лизином письме. «Голодные стервозные тетки». Ладно. Хорошо, может, и голодные. — Джорджи хмыкнула. — Но почему «стервозные»? Это несправедливо.

— Не знаю. Насчет меня она, может, и права. Потому что я и впрямь стервозная. Иногда. — Джессика посмотрела через плечо Джорджи — куда-то за окно. — Интересно, неужели я такая потому, что никогда не любила по-настоящему? Я помню, что влюблялась. Но по-настоящему любить? Кажется, я никого не любила — разве что один раз.

— Один раз? И кто же это был?

— Дэниел.

— Дэниел?

— Дэниел Кантер. Помнишь?

— Джессика?! — Джорджи отъехала назад в кресле и скрестила руки на груди.

На ней был синий костюм и коричневые туфли. Джессика всегда удивлялась, как можно одеваться настолько безвкусно. «Может быть, я имела в виду Джорджи, когда сочиняла то злополучное письмо? — подумала она. — Но я не смею делать ей замечания и вместо этого поучаю всю контору».

— Ты случайно не о том Дэниеле Кантере, который жил рядом с нами сто лет назад? Этого не может быть…