Последний остров

Она помолчала, подбросила в костерок несколько веточек и задумалась. Перед глазами возникли улицы Ленинграда, разрушенные дома, лица знакомых, ушедших навсегда людей. До боли ясно вспомнился случай, когда она чуть не замерзла. Было это перед Новым годом. Аленка еще ходила сама за водой. Их дом стоял на берегу Невы. И вот однажды у проруби вдруг разорвался снаряд. Аленку откинуло взрывной волной и припорошило ледяной крошкой. Помнит: лежала на снегу и не могла подняться. А редкие прохожие, наверное, думали, что она уже мертвая, и не подходили к ней. Аленка почему-то видела только ноги в их замедленном движении, а дальше, как нарисованный, мост. Потом санки. То, что было на санках, длинное, похожее на узкий ящик, закрыло все. И даже мост закрыло. А когда ящик проплыл, она снова увидела мост. Долго пыталась подняться. Она должна… обязательно… Ведь ей уже хорошо известно, что если устанешь сопротивляться – устанешь и жить. Тогда конец. Собрала все свои силенки, приподнялась сначала на руках, потом села и, отдохнув маленько, поднялась на ноги. Кружилась голова как после пива. Пива? Ну да. Но это было потом, когда она осталась совсем одна и перебралась жить к Семенычу. Бывший дворник Семеныч приносил в молочной бутылке пиво. Он объяснял, что в стакане пива калорий больше, чем в бесценной, испеченной на углях картофелине. Ах, Семеныч! До войны он так любил побаловаться пивом, теперь же не позволял себе даже глотка, все оставлял своей маленькой квартирантке. Аленка выпивала стакан пива, у нее приятно кружилась голова, и она засыпала…

И жестоко земля оскорбленная мстила
Душегубу, врагу своему:
За три года она не дала, не взрастила
Ни единой былинки ему…

С ружьем в руках и двумя утками на поясе в воротах показался Егор. Он приостановился, слушая Аленкино чтение.

И пришла, наступила такая година,
Покатилась чумная орда.
Ты навеки свободна, родная краина,
Черный день не вернется сюда!

Егор подошел к костру, небрежно и с великим снисхождением бросил к ногам Юльки уток. Сказал Аленке:

– Чо эт ты с пятого на десятое? Зубри уж подряд, коли в отличники метишь. Где Михаил-то?

– Все еще в доме с Гансом сидят над грамматикой.

– Да сколько эту грамматику зубрить можно?! Совсем ты, Аленка, замучила парня. Он и так шпрехает наравне с Гансом, – Егор присел рядом с девушками и засмеялся. – А ты знаешь, чо Юлька придумала? Хочет после школы идти работать в чайную. Представляешь? Да я б на ее месте…

– Опять ты за свое? – недовольно остановила его Юлька. – Не впутывай в это дело Алену, сами разберемся. И вообще не мешай нам заниматься.

– Ну и холера ты, Юлька. Идти торговать пивом! Это ж надо, а? Вечно ее к съестному тянет.

– Сам еще прибежишь. Скажешь: дай, Юлечка, мне пирожочков с повидлом. А еще с требухой пирожки бывают, понял? Пальчики оближешь…

Вдруг раздался частый цокот копыт, и во двор на взмыленной лошади влетел Жултай Хватков. После ночной смены он даже не успел переодеться. Его матросская тельняшка была в мазуте, лицо – в пыли и копоти.

– Робя… Все! Баста!

Он свалился с лошади, сел прямо на волглую землю и… неожиданно для девчонок заплакал.

Егор поймал за узду лошадь и привязал ее к изгороди.

– Бьюсь об заклад, – шепнул девчонкам Егор, – опять Жултай ездил свататься к Дине Прокопьевне и опять получил от ворот поворот.

Аленка присела рядом с Жултаем. Она первый раз видела, как неумело плачут ребята, да еще такие взрослые. Ведь их друг побывал даже на войне и получил медаль «За отвагу». Тихо спросила:

– Жултаюшка, кто тебя обидел? С трактора сняли, да?

– Война… будь она трижды-четырежды проклята со всеми потрохами… – Жултай размазал культей на грязном лице слезы и сморщился в улыбке. – Война, ребята, того-этого… кончилась. Победу объявили.

– Жултаюшка, это правда?

– Честное матросское! Я прям с митинга. Думаю, все радуются, а почему мои друзья не радуются? Карабчил на Егоровой конюшне лошадь и айда! Нет войны больше!

– Врешь, – не поверил Егор. – А ну, божись.

– Я же нехристь басурманская.

– Все равно божись, как умеешь.

– Крест во всю пузу! Чтоб мне землей подавиться!

– Значит, правда. Стоп! – Егор схватил рванувшуюся к дому Аленку. – Подожди. Сейчас огорошим и немца, и хозяина. Разыграем пьесу с нечаянным интересом.

Он подошел к окну и крикнул:

– Михаил! Обед пора готовить. Я тут двух касатых, понимаешь, между делом свалил. Давай, ты же мастер их обделывать. Порядок, – доложил друзьям Егор и направился к костру. – Говорит, счас он их осмалит в два счета.

Сначала вышел из дому Ганс и сощурился от яркого солнца. За ним на крыльце появился Михаил. Он торжественно нес перед собой большой эмалированный таз и пел как молитву:

– Ихь хабе, ду хабст, эр-зи-эс хает!

– Во дает! – удивился Егор и, выступая вперед, заговорщицки спросил: – А скажи нам, Михаил Иванович, как будет по-немецки «победа»?