Последний подарок Потемкина

Но тут же волна возмущения, которую старик Кант называл моральным императивом, а мы по-простому зовем совестью, опять поднялась в нем. И принесла с собой абсолютно спонтанное и бесповоротное решение разделить эту страшную пару во что бы то ни стало.

Затаив дыхание и старясь особо не скрипеть, он тихонько полез в нижний ящик большого трехстворчатого комода с зеркалом, носившего роскошное название «трельяж» и привносившего некий ощутимый элемент шика в их довольно обыденную комнату. Сделанный из темного мореного дуба приблизительно в конце прошлого века массивный этот трельяж выполнял функцию зеркала, журнального столика и комода одновременно. В нем хранилась масса полезных и приятных вещей. В былые времена стояло там варенье в литровых банках. И вишневая настойка в трехлитровых. И то, и другое Сенька потихоньку поглощал, восполняя понижающийся уровень водой с сахаром. В пределах допустимой погрешности, естественно. Ибо однажды, зарвавшись, был пойман и наказан отчимом.

Отчим его, из бывших, носил фамилию Обольской. Пытаясь всячески искупить свою совершенно «не рабоче-крестьянскую» фамилию, Денис Евгеньевич работал простым слесарем на фабрике «Красный Треугольник». Он-то и принес в Фирину жизнь шикарный трельяж из своей бывшей жизни. Но, увы, с мужьями Фире как-то не везло. Слесарь с княжеской фамилией погиб на финской войне, в районе Выборга, два года назад. На память от него Сеньке остался небольшой набор слесарного инструмента. Вот за ним-то он и полез в нижний ящик старого буржуазного трельяжа.

«Напильники – это общеслесарный, многолезвийный инструмент для обработки разнообразных поверхностей, – вспомнился ему глуховатый голос отчима, выпускника Санкт-Петербургского технологического института, – чтобы было понятнее, давай рассмотрим, Семён, весь спектр напильников разного назначения и формы. Ну, а также рашпили, надфили и рифели. Кстати, обрати внимание, Семён: последние два покрыты алмазным порошком. Поэтому они могут применяться для обработки закаленной стали, стекла, керамики и иногда для точных и аккуратных надпилов по драгоценным металлам и сплавам…»

Треугольный надфиль с самой мелкой насечкой был избран Сенькой в качестве орудия разделения. И вскоре крокодил с легким стуком и, как показалось Сеньке, со вздохом некоторого разочарования, упал на подоконник. В его руках осталась покрытая черной эмалью фигурка негритенка в золотой лодке. Он поднес ее прямо к глазам и повертел. Белки закатившихся под самые веки глаз вдруг заиграли живым огнем в лунном луче.

«Интересно всё же, что это за камни? – подумал Сенька, – неужели и взаправду жемчуг? И настоящие алмазы? Сколько же они могут стоить?» Он отложил освобожденного негритенка в сторону и принялся сметать золотую пыль распила на линованный лист школьной тетради, используя другой лист, как некое подобие швабры. Получалось плохо, но оставлять горстку золота, хоть и небольшую, было жалко… Но, к сожалению, вышло ещё хуже. Зацепив неосторожным движением крокодила, лежащего на самом краю подоконника, он столкнул его за батарею. Беда была в том, что проклятый зверь не упал себе спокойно на пол, а с глухим звоном застрял где-то посередине батарейного лабиринта. И все попытки извлечь его оттуда были безуспешны. К тому же ледяная чугунная батарея жутко обжигала руки. Так что особого желания ковыряться в ее недрах не было. «Черт с ним! – решил Сенька после пяти-шести неудачных заходов, – потом достану, никуда он не денется…»

Поутру он потащил драгоценный обломок композиции «Борьба невинности и зла» на Басков переулок. Там, в продовольственном магазине работала кладовщицей Фирина дальняя родственница по второму мужу – Райка. Идти на Мальцевский рынок Сенька побоялся. Слишком уж страшные там иной раз попадались посетители. Особенно среди тех, кто охотился за «бронзулетками, цацками, висячками, а также сверкальцами и рыжьем», как они называли на своем собачьем языке браслеты, серьги, ожерелья, самоцветы и всяческие украшения из золота и других драгметаллов. Их напоенные жизненными соками физиономии неприятно поражали румянцем, особенно на фоне бесцветных блокадных лиц остального населения. Природа румянца наводила на всяческие подозрения. К примеру – о происхождении котлет или студня со сладковатым привкусом непонятного мяса, продающихся на Сенном рынке. Слухи ходили разные. Иной раз жутковатые… Ленинградцы спекулянтов и боялись, и ненавидели. Но на толкучки всё равно таскались с упорством обреченных. Ибо только там можно было раздобыть ну хоть какие-нибудь белки, жиры и витамины вдобавок к жалкой пайке блокадного хлеба, выменяв бабушкины часы или серьги на селедку, пакетик сухого клюквенного киселя или банку сгущенки.

Сенька зашел с заднего хода, как его научила Фира, и на вопрос двух амбалов, выполнявших роль грузчиков: «какого хрена лысого прешься пацан?», ответил заветным паролем: «Я к Раисе Сергеевне».