Последний полет орла

Сегодня первое июня, а не четырнадцатое июля, и в безоблачном небе ярко светит солнце. Лафайет сидит на трибуне вместе с другими депутатами. Второй тур выборов окончательно разочаровал Наполеона: бонапартисты оказались в меньшинстве, а председателем Палаты избрали республиканца Ланжюинэ, хотя император желал видеть в этом кресле своего брата Люсьена. На официальном приеме в Елисейском дворце Бонапарт держался холодно и сухо.

– Я уже двенадцать лет не имел удовольствия видеть вас, – бесцветным голосом сказал он Лафайету – третьему вице-председателю Палаты.

– Да, сир, всё это время.

– Вы помолодели, сельский воздух пошел вам на пользу.

– Да, весьма.

Этот диалог наверняка позабавил бы Адриенну… Лафайет вздохнул. Его жена умерла семь с половиной лет назад, но он по-прежнему мысленно разговаривал с ней; не проходило и дня, чтобы он не вспомнил о ней, не поцеловал ее портрет в медальоне, который вечно носил на груди…

В четверть первого выстрел из пушки объявил о том, что император выехал из Тюильри. Толпа заволновалась; вскоре появился кортеж: впереди – экипажи князей и архиканцлера Камбасереса, за ними – императорская карета, запряженная восемью лошадьми. Ряды амфитеатра взорвались приветственными криками, и всё же, как с удовлетворением отметил про себя Лафайет, «Слава Нации!» кричали громче, чем «Слава императору!».

Крики застыли в глотках, когда Наполеон поднялся на трон. Поверх алой туники и белых атласных штанов до колен, подчеркивавших округлое брюшко, была наброшена пурпурная мантия с золотым шитьем, подбитая горностаем, на голове красовалась черная круглая шапочка с белыми страусовыми перьями, прикрепленными большим бриллиантом. Все так привыкли видеть его в сером рединготе и маленькой шляпе! В сапогах со шпорами, а не в шелковых чулках и туфлях с розетками! Жозеф и Люсьен Бонапарты полностью облачились в белый бархат, накинув на плечи короткие испанские плащи, расшитые золотыми пчелами; шедшие за ними герольды, камергеры и пажи вырядились, точно массовка из «Жана Парижского»[20]. Зато Марии-Луизы и римского короля рядом не было. В газетах писали, что маленькому принцу уже сообщили о возвращении отца, и он каждое утро спрашивает у дедушки в Вене: «Когда же мы поедем домой?» Хотя совершенно непонятно, откуда некий путешественник, рассказавший об этом «Журналь де Пари», мог узнать такие подробности.

Лафайет поглядывал в сторону братьев Бонапарта. Внешне они были похожи и, в отличие от Наполеона, сумели сохранить стройность фигуры и густоту волос, но по характеру отличались очень сильно. Старший, Жозеф, был исполнителем воли Наполеона, его обрюзгшее лицо выражало покорность, темно-серые глаза устало смотрели из-под дряблых век. Напротив, младший, Люсьен, в свое время приведший Наполеона к власти, а затем бросивший ему вызов, казался воплощением решимости. Он был единственным Бонапартом, которому Наполеон не мог указывать, что́ же ему делать и думать, где и с кем жить; Париж для них оказался тесен, поэтому Люсьен уехал с семьей в Италию, а когда там стало небезопасно, хотел сбежать в Америку, но по дороге попал в плен к англичанам и вновь обрел свободу только после возвращения Бурбонов. И тем не менее, узнав о возвращении Наполеона с Эльбы, он сразу примчался в Париж, оставив в Риме жену с восемью детьми. Надеялся образумить брата и предотвратить новую катастрофу?

Пока архиепископ Турский служил мессу, император рассматривал толпу в лорнет. Затем церемониймейстер пригласил выборщиков подойти к подножию трона. Их делегат зачитал громоподобным голосом приветственный адрес, в котором Наполеона превозносили как героя, отца и вождя народа и армии. Под звуки фанфар и пушечный гром Камбасерес провозгласил, что «Дополнительный акт к конституциям Империи» был принят народом Франции, и герольд повторил это толпе. Принесли стол с текстом этого документа, император подписал его, потом произнес речь. Начав с того, что он всегда уважал волю народа и вернулся на трон по желанию нации, он принялся обличать алчность коалиции, которая, под предлогом борьбы лично с ним, Наполеоном, на самом деле хочет растерзать Францию. После нового пушечного салюта архиепископ Буржский встал перед императором на колени и подал ему Евангелие; Наполеон положил на книгу правую руку: «Клянусь соблюдать и заставлять соблюдать Конституции Империи». Камбасерес повторил эту клятву, которую затем подхватила толпа. Пропели Te Deum, который с трудом можно было расслышать из-за гомона. Наполеон обратился к знаменосцам:

– Воины Национальной гвардии Империи, солдаты сухопутных и морских военных сил, вверяю вам императорских орлов. Поклянитесь защищать их ценой вашей крови от врагов отечества и трона! Поклянитесь никогда не покидать их!

– Клянемся! – ответили ему.

После вручения «орлов» и военного парада Наполеон вернулся в Тюильри; зрители начали расходиться, обсуждая только что увиденное.

Лафайет перекинулся парой слов с Ланжюинэ, но в подробные разговоры ни с кем не вступал и поскорее поехал домой. На душе у него было муторно.