Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в.

Отказ от апелляции к образу поляка-врага и активная промоутация образа поляка-храбреца не были финальной точкой развития этой нарративной стратегии. Следующим шагом стало простраивание иерархии, которая участникам процесса виделась по-разному. Так, коронуясь в Варшаве, император Николай включил в текст своей тронной клятвы-молитвы отсылки к польской храбрости и славянскому единству: «Боже Всемогущий, Отче Отцев Моих! Царю Царей!.. Ты призвал Меня в Царя и Судию храброго народа Польского! Признаю с благоговением действие Небесной Твоей ко Мне милости… Да будет сердце мое в Руце Твоей, и да сподоблюсь царствовать для блага Моих народов…»[1343] Императору-королю вторили манифесты и газеты. Пожалуй, ближе всех к официальной позиции был булгаринский «Сын Отечества»: «Сим утверждено навеки существование Царства Польского, нераздельного с Империею Всероссийскою. Да будет сие священнодействие залогом неизменной дружбы, единодушия и взаимного уважения двух храбрых народов Славянских, связанных узами единокровия и единодержавия»[1344]. Исключительно виртуозная формулировка о народах, «связанных узами единокровия и единодержавия», сочеталась здесь с указанием на храбрость обеих сторон. Недавние победители и побежденные оказывались поставлены на один уровень, что стало возможным при помощи известной манипуляции: первые были символически снижены, а вторые, напротив, серьезно приподняты.

Комбинация, при которой поляки и русские оказывались на равных, впрочем, была не столь распространена. Гораздо чаще можно обнаружить указания на то, что первое место русские «уступали» польской стороне. Пожалуй, один из самых ранних примеров артикуляции новой иерархии можно найти в разговоре Александра I с Константином Павловичем в 1818 г. Великий князь, пересказавший все произошедшее в письме Ф. П. Опочинину, описывал события следующим образом: «…я осмелился его императорскому величеству отвечать на счет… представительного правления. На что государь император даже с некоторым гневом изволил мне отозваться. Потом, во всех случаях, изволил мне всегда твердить: „разве ты не понимаешь, что не им дают вместо желтых красные воротники, а вам вместо красных желтые“»[1345]. Можно предположить, что император, используя цветовую семантику и оперируя дуальной парой образов, указал брату, что в действительности речь идет не о том, чтобы поляки встраивались в предлагаемую схему, а о появлении новой поведенческой модели для русских подданных монарха.

Схожие отголоски можно увидеть в переписке Николая и Константина по поводу прибытия двух десятков польских офицеров на театр военных действий Русско-турецкой войны 1828–1829 гг. Аттестуя их наилучшим образом, император писал цесаревичу: «Я все не могу нарадоваться офицерами, которых Вы мне отправили. Они выделяются повсюду, куда бы я их ни отправил, и многие уже заслуживают награды. Я надеюсь, они довольны своими товарищами, которые с ними как братья»[1346]. Николай I выстраивал две линии описания ситуации с польскими офицерами в русской армии: с одной стороны, ими доволен император (настолько, что, вероятно, польские офицеры будут награждены), с другой (и здесь выражается надежда) – они «довольны своими товарищами». Примечательно, что все осмысление ведется в категориях чувств, но при этом товарищи поляков – офицеры русской армии – не фигурируют в тексте как субъект, то есть не имеют в указанной системе координат прав на какие бы то ни было оценки или эмоции. Кроме того, существенно, что Николай I посчитал необходимым выстроить такую образную структуру, даже зная о куда более многочисленной группе поляков, присоединившихся к воюющей против России турецкой армии[1347].

В первые годы николаевского царствования сформированная его предшественником социальная ситуация все так же накладывала обязательства исключительно на русских подданных монарха. Предписанный им эмоциональный режим был встроен в достаточно четкую систему дозволенного. Об этом свидетельствуют события периода варшавской коронации Николая I.