Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в.

Отметим, что идея польской храбрости со временем превратилась в опору александровского концепта об «ограждении» безопасности границ империи благодаря польским землям[1326]. В рамках официальных установок на территории Царства Польского, соединяющего Россию с Европой, жили храбрые люди, что на следующем уровне рассуждений позволяло позиционировать поляков как защитников, охранителей границ России. Эта позиция, впервые высказанная императором Александром I в манифесте о создании Царства Польского в 1815 г., со временем была принята русским обществом. Так, в 1830‐е гг. декабрист М. С. Лунин, участник сражений при Смоленске, Бородино, Малоярославце и Лейпциге, называл поляков «наша передовая стража по географическому положению… несмотря на домашние ссоры между нами»[1327]. Образы такого плана, впрочем, могли существовать исключительно в рамках «мирного» нарратива. Война мгновенно опрокидывала подобные рассуждения. Показательна реакция Николая I на начало Польского восстания 1830–1831 гг. Утратив после детронизации иллюзию самой возможности договориться, император вдруг осознал, что западная граница его империи совершенно открыта: «Если бросишь взгляд на карту, страшно становится, когда видишь, что граница польской территории империи доходит почти до Одера, тогда как фланги отходят за Неман и Буг, чтобы упереться близ Полангена в Балтийское море и у устьев Дуная в Черное море»[1328].

Во второй половине 1810‐х и в 1820‐е гг. установка на упоминание храбрости польских подданных российского императора и выражение восхищения перед выучкой польских войск, традиционно именовавшихся «превосходными»[1329], приобрела черты вполне официального идеологического конструкта, с которым представителям высшего эшелона военных, гражданских и придворных чиновников надлежало согласовывать свое поведение. При этом если в России речь шла о доблести как таковой, в Польше эти же понятия шли в связке с памятью о прошедшей войне. Третье отделение отмечало в Царстве Польском подъем гордости за сражавшихся под знаменами Наполеона польских легионеров. В Петербург сообщали: «…почти каждая (польская. – Прим. авт.) фамилия почитала долгом иметь своего представителя в польских легионах, которые формировались и беспрестанно комплектовались из австрийских, русских и прусских дезертиров и пленных. Храбрость их легионов, признанная самим Наполеоном и врагами поляков, заслужила уважение польскому имени»[1330]. Такие рассуждения российские власти не смущали, а авторы подобных пассажей аттестовались как «благонадежные поляки».

За полтора десятилетия общество вполне усвоило установки власти: польских генералов и офицеров именовали храбрыми и заслужившими уважение без упоминания сражений, во время которых они снискали славу и почет[1331]. Интересно, что риторику репродуцировали даже те, кто впоследствии был радикально настроен против александровской политики на западных территориях. Так, Н. Н. Новосильцев в 1812 г., рассуждая о разнообразных проектах в Польше и ратуя между прочим за «начатие федеративной системы, которая будет натуральнее и прочнее принятой… в Италии и Германии», именовал поляков «храбрым и чувствительным народом»[1332]. К концу царствования Александра в империи появились люди, именовавшие себя, как выразился А. С. Меншиков в одном из своих писем, «поляками в душе»[1333] или утверждавшие, что их чувства или действия определяются приверженностью польским воззрениям и традициям, как, например, П. А. Вяземский. Последний мог выражать свое эмоциональное состояние, говоря: «Я бешусь, как будто бы польская кровь течет в моих жилах!»[1334]

Новая политическая ситуация нашла свое отражение и в литературе. Здесь примечательны тексты Ф. В. Булгарина, имевшего в Польше репутацию человека, который «своими сочинениями способствует распространению мнения о благородстве и мужестве поляков»[1335]. Действительно, булгаринский роман «Иван Выжигин» стал зеркальным отражением александровских и раннениколаевских установок. Здесь нашлось место рассуждениям о польском патриотизме, благородстве и храбрости, сложности выбора пути, гуманной политике Александра и обретении поляками нового отечества[1336].