Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в.

Осуществить жесткую перекодировку врага в брата путем прямых деклараций было, конечно, невозможно. Здесь требовалось выстроить целую систему. В реализации этой задачи Александр I вполне преуспел. Можно увидеть, что для достижения цели было задействовано по крайней мере два уровня смысловых коннотаций. Самым очевидным и самым политически детерминированным вариантом было, конечно, использование образа семьи: связь славянских народов существовала объективно, а значит, братские узы было невозможно разорвать безотносительно к конкретной исторической ситуации. Именно в рамках этих установок возник так часто воспроизводимый в литературе эпохи образ «домашнего» спора славян – история семьи, где отношения сложны и малопонятны для внешнего наблюдателя.

Однако апелляции к этническому единству сами по себе не могли полностью обеспечить власти желаемое: для перекодировки нужны были не столько рациональные (например, указание на появление нового союзника), сколько эмоциональные основания. При этом последние должны были восходить к существовавшим в России ментальным установкам и социальным реалиям. Очевидно, что Александр I достаточно быстро обнаружил возможное решение. Императору, в сущности, не нужно было изобретать нечто новое: он использовал существующую польскую парадигму, заимствовав устойчивые трактовки, в основе которых лежало указание на неизменные – безотносительно результата событий – доблесть и храбрость. Система взаимоотношений, выстроенная вокруг идеи польской доблести, оказалась исключительно действенной для России: категория «храбрость» быстро стала ключевым элементом эмоционального режима, установившегося в связи с польским проектом Александра I[1311].

Начиная с 1814 г., то есть еще находясь в Париже, император транслировал окружавшей его военной и дипломатической элите отказ от указания на то, что поляки были побежденной стороной. Взаимодействуя с подданными Варшавского герцогства (при этом неизменно в присутствии офицеров и генералов российской армии, то есть тех, кто нанес польским легионам столь чувствительное для их гордости поражение), император Александр оперировал позициями вне– или даже надситуационными – постоянно констатировал храбрость польских войск. Показательны его слова, обращенные к делегации Сокольницкого в Париже: «Я предаю прошедшее полному забвению… Вы храбрецы, вы благородно выполнили свой долг»[1312].

Идеальной возможностью для выстраивания нарратива польской военной безупречности могло быть объединение польских и русских войск на поле боя. Показательно высказывание Александра, датированное 1815 г. Во время своей поездки в Варшаву, увидев на встречавших его поляках знаки французского ордена Почетного легиона, император провозгласил: «Я желал… чтобы в первую войну России с какою-нибудь Державою, Поляки сражались с нами за одно, смешали бы кровь свою с нашею кровию, и тем изгладилась бы вражда, долгое время разделявшая два единоплеменные Царства»[1313]. Напомним: именно такую возможность настойчиво искал император Николай I, стремившийся присоединить часть польской армии к русским войскам в войне против Турции 1828–1829 гг. Очевидно, что Николай в этом отношении был продуктом александровского царствования. Войны, во время которой армии Российской империи и Царства Польского сражались бы на одной стороне, однако, не случилось, и прямо перераспределить символический капитал победителей ни Александру, ни Николаю не удалось, что не помешало, впрочем, прибегать к этой стратегии путем сравнения. Так, в 1818 г. в Варшаве во время марша пехоты император Александр, обращаясь к великому князю Константину Павловичу, прокомментировал увиденное словами: «Я весьма желал, если б у меня в Санкт-Петербурге и гвардия так прошла»[1314]. Варшава, таким образом, «била» Петербург, а польская пехота оказывалась выше элиты русских войск – гвардии.

Для продвижения новой версии прошлого требовалось выстроить соответствующую коммеморацию[1315]. Именно этим император Александр и занялся. Показательна организация в Варшаве в 1814 г. почетных похорон Юзефа Понятовского, руководившего польским корпусом при походе Наполеона на Россию в 1812 г. и утонувшего во время битвы при Лейпциге[1316]. Гроб с телом маршала был перевезен в Варшаву и установлен в соборе Св. Креста на особом катафалке[1317]. Во время похоронного шествия на улицах города вместе с польскими были выстроены и русские войска. Прошедшие Отечественную войну и Заграничные походы офицеры и солдаты русской армии должны были принять участие в унизительном для них действе, целью которого было увековечивание памяти о человеке, войска которого убивали на полях сражений их братьев, сыновей и друзей. Легитимизирующей основой всего действа стало указание на храбрость Понятовского; все остальные элементы из картины были удалены.