Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в.

Прекрасным примером может стать и роман М. Н. Загоскина «Юрий Милославский», который был опубликован в год варшавской коронации Николая I. Роман был исключительно популярен и удостоился монаршего одобрения. Описывая события Смутного времени, Загоскин обращался и к событиям недавней Отечественной войны. При этом автор, вступивший в 1812 г. в петербургское ополчение, получивший ранение в столкновении у Полоцка и награжденный за храбрость орденом Св. Анны, рисовал образ поляка в соответствии с предлагаемыми властью позициями – в духе примирения, славянского единства и неизменного признания доблести врагов. В одной из сцен романа главный герой так поучает своего слугу Алексея, рассуждая о русских и поляках:

– Везде есть добрые люди, Алексей.

– Да ты, пожалуй, боярин, и поляков называешь добрыми людьми.

– Конечно, я знаю многих, на которых хотел бы походить.

– И так же, как они, гнаться за проезжими, чтоб их ограбить?

– Шайка русских разбойников или толпа польской лагерной челяди ничего не доказывают. Нет, Алексей, я уважаю храбрых и благородных поляков. Придет время, вспомнят и они, что в их жилах течет кровь наших предков славян; быть может, внуки наши обнимут поляков, как родных братьев, и два сильнейшие поколения древних владык всего севера сольются в один великий и непобедимый народ![1337]

Справедливость рассуждений Милославского в романе подтверждают герои-поляки, которые демонстрируют те же установки. Зеркальной сценой разговора Милославского со слугой стал эпизод, когда Юрия защитил от русского боярина Кручины польский пан Тишкевич:

…помолчав несколько времени, он (боярин Кручина. – Прим. авт.) сказал довольно спокойно Тишкевичу:

– Дивлюсь, пан, как горячо ты защищаешь недруга твоего Государя.

– Да, боярин, я грудью стану за друга и недруга, если он молодец и смело идет на неравный бой; а не заступлюсь за труса и подлеца, каков пан Копычинский, хотя б он был родным моим братом[1338].

В первые годы николаевского правления александровский концепт братства народов не подвергался какой-либо существенной ревизии. Об этом свидетельствуют как риторика высказываний нового императора, воспроизводящая слова предшественника на престоле о польской храбрости и «превосходной исправности» армии Царства Польского[1339], так и стремление монарха создать своего рода польско-русское братство по оружию, направив польские войска на театр военных действий Русско-турецкой войны 1828–1829 гг. В этом же контексте следует рассматривать и николаевский интерес к фигурам польских королей, традиционно воспринимавшихся как храбрецы (Владислав III, Ян Собеский). Во время коронации 1829 г. и сейма 1830 г. император Николай неизменно говорил о «храбром польском народе» и констатировал, что «благодаря… братству в славе» «сопредельные народы» теперь неразрывно едины[1340].

Интересно, что Николай I, в отличие от старшего брата, находился под сильнейшим впечатлением от событий 1812 г. Великий князь, которому в год начала Отечественной войны исполнилось 16 лет, стремился в армию, но запрет матери не позволил ему реализовать эту мечту[1341]. Она сбылась лишь в 1814 г., когда Александр I разрешил братьям прибыть в действующую армию[1342]. Став императором, Николай I сформировал свой проект памяти об Отечественной войне. Однако вспоминать в Царстве Польском об этом столкновении он, как и брат, полагал неуместным. Найденный им выход был прост: в роли общего врага России и Польши вместо Франции теперь выступала Турция, причем применительно не только к событиям недавнего прошлого, но и к периоду значительно более отдаленному.