Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в.

Манифест, адресованный полякам, не упоминал Бонапарта, как, впрочем, и не декларировал, что новое территориальное образование назначено для охранения рубежей Российской империи[1296]. Судя по содержанию, одной из основных задач манифеста была перекодировка позиций, связанных с только что закончившейся войной. Риторика документа позволяла поместить Польшу в категорию если не жертвы, то пострадавшего. Прежде всего – от французского нашествия. Поляки объявлялись народом, у которого начала «законообразной свободы» были «неограниченным господствованием военнаго правления изглажены»[1297]. Впрочем, вторым планом шло указание на то, что, присоединившись к наполеоновской армии и стремясь таким образом к реализации своих желаний (имелось в виду объединение Польши), поляки пошли по пути заблуждения: «Пламенное стремление ваших желаний часто устраняло вас от сей спасительной цели и увлекало на пути, которыми достигнуть оной было не можно»[1298]. Цель же усилий – восстановление государственности – была оценена в манифесте как единственно верная и все оправдывающая («Вожделенное наименование, которое вы столь долгое время, с напряжением всех сил ваших, взывали и для которого столько излили крови»). Александр, очевидно, не мог не понимать, что указание на пролитую поляками кровь будет ассоциироваться у его слушателей в первую очередь с погибшими в войнах против России, в том числе в Отечественной войне 1812 г., а значит, манифест, конечно в скрытой форме, заявлял об оправдании убийств, совершенных во время наполеоновских кампаний. Иными словами, в обращении к своим польским подданным Александр легитимизировал действия поляков, объявляя убийство русских ненаказуемым.

В контексте монарших рассуждений поляки, равным образом пострадавшие и от собственных иллюзий, и от тягот прошедшей по их территории войны, обретали вожделенное. Теперь на них было распространено «благотворение прочного и незыблемого мира», им «надлежало даровать… свободу, насладиться всеми нравственными и политическими благами». Восстановление Польши при этом не трактовалось как результат действий Александра I: страна возрождалась, как бы пересоздавалась самой Европой. В тексте документа творцом всеобщего блага был Венский конгресс. Отдельным сюжетом стало указание на невозможность объединения всех польских земель. Последнее объяснялось необходимостью сгладить возможное беспокойство со стороны соседей, так как восстановление Польши в прежних границах могло бы спровоцировать новое столкновение («Отечество вам возвращаемое должно было не подать повода ни к зависти, ни к опасению со стороны соседственных вам земель; а еще менее к воспламенению новой войны в Европе»)[1299].

По сути, манифест, рассчитанный на Россию, рисовал ситуацию, что называется, широкими мазками, тогда как документ, адресованный польской стороне, напротив, четко обговаривал позиции, в связи с которыми у новых подданных могли возникнуть вопросы. Ничто не должно было омрачать столь позитивно складывавшиеся отношения. Александр I объяснял, почему «интересы общего умиротворения Европы не позволили объединить всех поляков под властью одного скипетра», и в других документах[1300]. Впоследствии увещевания такого рода стали частью александровской риторики в польских землях.

В отношении трактовки нового единства манифест, адресованный Польше, предлагал сразу несколько прочтений. Постулируя новое славянское братство, император наделял русских субъектностью лишь отчасти. Они были названы «народом, отличающимся величеством своего духа», однако в этом новом славянском мире (при взгляде на него из Польши) роли были распределены отнюдь не в пользу признания первенства России. Так, приоритет в храбрости император отставлял за поляками. Его призыв к ним признать новое единство зиждился на указании, что русские обладают мужеством, достойным «соревнования» с поляками («мужество достойное вашего (польского. – Прим. авт.) соревнования»)[1301]. Отметим: с момента вступления русской армии в Париж не прошло и года. Кроме того, документ, говоря о «сопряжении» судьбы Польши с судьбой империи, обещал сохранение польского языка и замещение государственных должностей исключительно поляками. Таким образом, в Царстве Польском славянское братство маркировалось как идеологическая надстройка над политической практикой, в рамках которой русские и поляки были друг от друга вполне отделены.