Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в.

Интересно, что при необходимости Александр I мог пересекать установленную границу в зависимости от того, какое впечатление он хотел произвести на ту или иную группу подданных. Так, поездка на первый сейм Царства Польского 1818 г., на котором император произнес так поразившую современников речь с отсылками к культурному и политическому превосходству поляков, была совмещена с поездкой в Москву, где монарх открыл на Красной площади памятник К. Минину и Д. Пожарскому в память об освобождении столицы от польской интервенции в 1612 г. Это заставило современников вспомнить и события 1812 г.[1273], но никак не потревожило императора. Направляясь в Польшу, монарх проехал через Смоленск, который великий князь Константин описал в это время одному из своих респондентов как город, который «опустошением достоин еще и теперь жалости»[1274]. Через несколько дней Александр I прибыл в Варшаву «в вожделенном здравии» и дал торжественный обед, на котором все собравшиеся в столице Царства Польского Романовы пили «за здоровье представителей народа польского»[1275]. С другой стороны, находясь в Польше, император порой позволял себе ироничные отсылки к поражению польских войск во время похода на Россию. Так, Михайловский-Данилевский, описывая пребывание Александра в Варшаве в 1815 г., зафиксировал эпизод, когда, глядя на выстроенную вдоль улиц польскую армию и реагируя на вопрос стоявших рядом русских генералов относительно того, почему конница столь малочисленна, император ответил: «Неудивительно: Поляки съели лошадей своих в России»[1276]. Очевидно, таким образом монарх купировал недовольство чинов русской армии, которое, по крайней мере первое время, он мог расценивать как опасное.

Сосуществование столь разных структур памяти в рамках одного государства, без сомнения, создавало сложности для тех, кто был вынужден пересекать границу Российской империи и Царства Польского, двигаясь на запад. Обсуждение поражения наполеоновских польских легионов (и армии Бонапарта в целом), вины поляков за убийства русских на полях под Смоленском и Москвой в Царстве Польском оказывалось почти невозможным. Оно наталкивалось на александровскую политическую риторику, выстроенную вокруг Польши и проектов ее возрождения и развития, а все недовольства автоматически начинали трактоваться, используя формулировку П. А. Колзакова, как «ложный и неуместный потриотизм»[1277]. А значит, востребованной оказывалась известная пластичность сознания, способность идентифицировать то, что больше не являлось уместным, и готовность корректировать свое поведение в соответствии с новой ситуацией. Демонстрировать подобную гибкость приходилось всем, кто был частью военной или административной элиты империи.

«Держать лицо», впрочем, удавалось не всегда. Показателен эпизод, описанный И. Ф. Паскевичем в связи с поездкой в одну из польских крепостей: «…государь (император Александр. – Прим. авт.) поехал осматривать Модлин, а как я долго блокировал Модлин и взял бы его осадою, если бы не помешало перемирие, то он, желая знать подробности, назначил меня в вояж. За столом, где поляки, как всегда, первенствовали, ни один из них не сумел объяснить ему ничего; тогда я, вовсе не стесняясь грозными на меня взглядами великого князя Константина Павловича, рассказал все, что знал о положении Польши и об осаде Модлина в 1813 году, после чего Константин Павлович и глядеть на меня не хотел, отворачивался и перестал кланяться»[1278]. Интересно, что эпизод, на первый взгляд незначительный, описан Паскевичем как из ряда вон выходящий, в каком-то смысле предмет его гордости. Здесь будущий фельдмаршал ставит себе в заслугу разговор о польской военной слабости, который был проведен в присутствии поляков и при видимом неодобрении великого князя Константина, или, иными словами, краткосрочный отказ от конвенциональных норм, принятых в Царстве. Очевидно, что перед нами пример поведения в парадигме «я все им высказал», которое давало главному действующему лицу возможность почувствовать силу, поскольку он оказался «в своем праве». Такие действия, конечно, могли нанести урон лишь будущим карьерным перспективам конкретного человека, но при этом не представляли никакой опасности для продвижения александровской идеологии.

Глава 8 Наследие Александра I Покоренные покоренными

8.1. Братство народов, или Храбрец как брат