Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в.

Мало кто из петербургского света середины 1810‐х –1820‐х гг. не был влюблен в какую-нибудь прекрасную польскую даму. В обществе широко обсуждали увлечение графа М. А. Милорадовича О. С. Потоцкой[1367] и роман последней с М. С. Воронцовым в Одессе, виленское сватовство Н. Н. Новосильцева к княгине Т. И. Зубовой и женитьбу министра народного просвещения А. С. Шишкова на Ю. О. Нарбут. Известно, что П. И. Пестель был влюблен в Изабеллу, падчерицу графа И. О. Витта[1368], П. А. Вяземский – в Ю. А. Татищеву (урожд. Конопку, в первом браке Безобразову), а А. С. Пушкин был страстно увлечен К. Собаньской. Список можно продолжить и дальше: мемуарная литература этого периода богата на истории любви русских офицеров к польским паннам[1369].

Смешанные русско-польские браки в период александровского царствования – причем отнюдь не только в Царстве Польском, но и в лучших домах Петербурга – были не редкостью, и речь здесь не только о широко известных союзах, подобных браку М. С. Воронцова и Е. К. Браницкой или А. П. Шувалова и упоминавшейся выше графини Зубовой (урожд. Валентинович). Среди генералов 1812 г. не менее 20 человек были женаты на польских и литовских дворянках. Кроме имевших польские и литовские корни Т. И. Збиевского, С. С. Потоцкого, А. П. Ожаровского, И. О. Сухозанета и И. О. Витта, на польских и, реже, литовских дворянках были женаты П. Х. Витгенштейн, уже упоминавшийся М. С. Воронцов, А. И. Чернышев, З. Д. Олсуфьев (1‐й), Е. И. Властов, А. И. Гудович, Ф. И. Сандерс, Ф. Ф. фон Винценгероде, Ф. П. Уваров, Л. А. Нарышкин, И. Л. Поль, А. В. Розен, П. М. Колюбакин, А. Н. Бахметев, М. Ф. Наумов, И. В. Мантейфель, В. С. Трубецкой. С польскими дворянками в браке состояли также В. С. Ланской, генерал-губернатор Герцогства Варшавского, Л. П. Витгенштейн, сын «спасителя Петербурга» в 1812 г. генерала П. Х. Витгенштейна, и известный впоследствии дипломат и реформатор П. Д. Киселев. Сватовство представителей польской шляхты к русским аристократкам также отнюдь не оборачивалось повторением истории Г. Олизара, о чем свидетельствует, например, брак княжны С. А. Урусовой с князем Л. Л. Радзивиллом.

Польские панны – фаворитки и любовницы, возлюбленные и невесты – были действительно очень заметны в Северной столице и других активно развивающихся городах империи, например в Одессе. Такая экспансия была вполне зримой и при этом часто скандальной. Отметим, что многие из польских дворянок, появившихся в России в это время, были дамами разведенными. Так, упоминавшаяся Ю. А. Конопка, ставшая женой дипломата Д. П. Татищева, уже была разведена с Н. А. Безобразовым. Т. Моравская-Старженская-Радзивилл, которую жена английского посланника в России леди Дисборо именовала «княгиней „многочисленных мужей“»[1370], вышла замуж за генерал-адъютанта и любимца императора Александра I – будущего николаевского военного министра А. И. Чернышева, имея за своими плечами и развод с первым мужем, и вдовство со вторым. К. Собаньская, скандально известная гражданская жена генерала И. О. Витта, находилась в процессе развода с И. Собаньским. Р. О. Якобсон в своей работе о Собаньской, Пушкине и Мицкевиче называет Каролину Ржевуской-Собаньской-Чиркович-Лакруа[1371], соединяя все ее официальные браки и демонстрируя таким образом, что связь с Виттом не была ни первой, ни последней в биографии Каролины.

Подобная ситуация возникла в связи с особым брачным законодательством, действовавшим на территории Царства Польского вплоть до восстания 1830–1831 гг. Его реализация, а также борьба против него российских властей, без сомнения, представляют собой вопрос, который заслуживает отдельного исследования. Анализ ситуации мог бы прояснить целый ряд аспектов, которые до сих пор проходят по категории «необъяснимо» и/или «странно». Так, дискуссионным в историографии оказывается появление в 1830 г. в российском Своде законов положения о том, что женское послушание должно быть абсолютным[1372]. С учетом происходящего в Царстве Польском и борьбы Николая I против разводов на сейме 1830 г. возникновение такой резкой риторики становится значительно более понятным.