Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в.

Достаточно быстро в обществе этого периода сформировалось представление, которое, пожалуй, лучше всего выразил Пушкин, характеризовавший одну из своих польских знакомых – упоминавшуюся графиню Зубову – следующим образом: «кокетка польская, то есть очень неблагопристойная»[1382]. В этом отрывке поэт сделал синонимичными выражения «кокетка польская» (полька) и «неблагопристойная». Нравы польских дворянок в русских текстах характеризовались понятием «легкомысленность». Так, сибирский генерал-губернатор И. Б. Пестель, стремясь остановить сына – будущего декабриста – от сватовства к дочери генерала И. О. Витта Изабелле, излагал свою мысль в следующих выражениях: «Полячки известны своим легкомыслием. Сколько среди них разводившихся по несколько раз, даже их закон облегчает эти расставания. Полячка, ежедневно видя дурные примеры, легко к ним привыкает. Воспитанная в такой семье, как у Потоцких, было бы чудом, если бы молодая особа имела настоящие принципы, делающие совместную жизнь счастливой. Я не верю в чудеса в таких случаях и опасаюсь, как бы Ваши зеленые очки не заставили Вас увидеть зеленым то, что является черным, или наоборот»[1383]. Впрочем, чаще всего разговор о характере польских женщин обретал форму ироничного комментария или скрытого указания на распущенность. Так, один из современников, зафиксировавший на страницах своих записок рассуждения одного из знакомых о Польше как «стране патриархальной невинности», сопроводил это воспоминание словами: «О невинности польских нравов я кое-что слыхал от наших офицеров, да и сам был на Волыни и в Подолии»[1384]. И. И. Дибич, предупреждая Николая I о том, что поляки могут устроить ему «западню», рассуждал о «громадной власти», присущей в этой стране женщинам, которые наделены «чем-то вроде рыцарского духа… весьма мало похожего, однако, на дух рыцаря без страха и упрека»[1385]. Сам император, упоминавший в своей переписке К. Собаньскую, не менее иронично замечал: «…под видом преданности она преследовала лишь свои особые польские выгоды и была не более верна Империи как подданная, чем Витту как любовница»[1386].

Скандализировавшая русское общество история присутствия в свете разведенных польских дам, свободных в выборе стратегий выстраивания частной жизни, нашла свое отражение не только в документах личного происхождения, создателями которых были приближенные императора, высокие чины или петербургские аристократы. Показательно стихотворение «Солдатская песня», поднесенное И. Ф. Паскевичу на взятие Варшавы в 1831 г. и подписанное фамилией Сиянов. В нем Польша выступает в образе женщины с дурным характером, стремящейся получить развод:

Взбеленясь от злаго нрава,
Царства Русского Жена,
Расходилась вдруг Варшава –
Бунтовщица издавна.

Всех рабов своих набатом

Под знамена собрала,
Наделила их булатом
И на Русь войной пошла.

Захотелось ей развода,

Быть чтоб полной госпожой,
Да разводы брать не мода
На Руси у нас святой!

И пошли, с крестом, с молитвой,

Мы мятежницу карать;
Закален меч Русской битвой:
Поляку ль его сломать?

…

И затейница Варшава,
Второпях забыв развод,
Как ощипанная Пава,
Со стыдом поджала хвост…[1387]

Очевидно, что образ, предложенный в этом стихотворении, представляет собой альтернативу трактовки из известного стихотворении Е. Ростопчиной «Насильный брак», где Польша предстает прекрасной женщиной, силой удерживаемой в опостылевшем браке. Примечательно, что трактовка Сиянова, выстроенная в той же нарративном схеме (отношения России и Польши представлены как брак), но с совершенно иными коннотациями, существенно более ранняя. Возможно, основой формирования восприятия взаимоотношений России и Польши как неудачного брака стали позиции, реализованные как раз в подобных текстах второго и третьего ряда, а Ростопчина лишь поменяла полюса оценки[1388].