Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в.

Не менее показательна и история с гербом Царства Польского на гербе Российской империи. Занимающиеся вопросами геральдики историки справедливо указывают, что включение польского герба в российский имело целью подчеркнуть государственное и территориальное единство империи[1479]. Вопрос, однако, не ограничился политической декларацией общего порядка, ведь Царство Польское занимало особое место в иерархии земель на государственном гербе империи. Это не изменило даже восстание 1830–1831 гг. В 1832 г. щит с польским гербом был размещен на одном из крыльев двуглавого орла вместе с гербами Херсонеса Таврического и Финляндии[1480], при этом ему было отведено почетное (верхнее) место среди территориальных гербов. Для сравнения скажем, что логика простраивания территориальных иерархий подобного рода оставляла все меньше и меньше возможностей для исторических земель страны. Так, в изображениях первой половины – середины XIX в. (Большой, Средний и Малый государственные гербы Российской империи) Киев, Владимир и Новгород получили объединенный герб, то есть не были больше представлены индивидуализированно.

Александр был готов признать политическую субъектность Царства Польского и декларировать ее в любой форме и на любом уровне. Он создал новую традицию, которая продемонстрировала устойчивость безотносительно к изменениям политической реальности, возникавшим на западных границах империи. Обозначенная на его надгробии формула «Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский и Великий князь Финляндский»[1481] перекочевала в манифест о вступлении на престол Николая I[1482], а затем в присягу наследника Александра Николаевича[1483]. Неудивительно, что, став императором, Александр II воспроизвел этот риторический конструкт. В Манифесте «О Священном Короновании…» от 17 апреля 1856 г. отмечалось, что монарх вступает на «Прародительский Всероссийский Престол и нераздельные с ним Престолы Царства Польского и Великого княжества Финляндского»[1484]. В это же время на надгробии его отца, Николая I, появилась надпись, идентичная той, которую сам Николай некогда одобрил для надписи на могиле брата, – «…Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский и Великий князь Финляндский».

Глава 9 Забыть смутное время Пространство николаевской коронации и память о русско-польской войне начала XVII в

9.1. Варшавская ось триумфа над Москвой

Провозглашая в 1818 г. на сейме, что «забвение прошедшего могло произвести… возрождение» Польши[1485], император Александр I говорил об одном из важнейших принципов своей политики в регионе и одновременно имел в виду конкретное историческое событие – участие поляков в войне против России в 1812 г. Однако выбранная им стратегия памяти затронула не только события начала XIX столетия. Подданные Александра, проживавшие к востоку от границы с Царством Польским, впрочем, далеко не сразу обнаружили (если обнаружили вообще), что предложенное в Польше прочтение 1812 г. предопределило и прочтение значительно более раннего столкновения России и Польши. Речь идет о событиях Смутного времени.

Середина 1810‐х – 1820‐е гг. ознаменовались в России повышенным интересом к истории начала XVII в. – времени затяжного политического кризиса, который спровоцировал мощную польскую и шведскую интервенцию, ответом на которую стала широкая социальная консолидация, выразившаяся в формировании народного ополчения, изгнании интервентов и появлении на российском престоле новой правящей династии Романовых. Пристальное внимание к событиям двухсотлетней давности со стороны общества было прямо связано с недавними победами над наполеоновской армией. Пара образов 1812/1612 закреплялась в общественном сознании совпадением сроков битвы за Москву в XVII и XIX вв., а также практически одновременным открытием в Москве памятников К. Минину и Д. Пожарскому и закладкой храма Христа Спасителя[1486].

Взлет интереса к событиям Смуты, о котором речь пойдет ниже, оказался для императора Александра I еще одним фактором, который мог затруднить реализуемую в Польше стратегию. Новая мемориальная волна в империи не соотносилась с идеологемой польской исключительности и русской вторичности. Это означало, что условный 1612 г. должен был – в полном соответствии с «парным» ему 1812 г. – обрести «герметичную» мемориальную версию, созданную специально для Российской империи, но не валидную в Царстве Польском. Последнее получало право поддерживать свою – альтернативную, а по сути, враждебную принятой в империи – версию событий начала XVII в.

Существенно, что рассмотрение именно этого аспекта позволяет увидеть, что позиция, которую культивировал Александр I, а затем и Николай I, не была единственно возможной. Ведь отношение Романовых к польскому проекту памяти о событиях начала XVII в. далеко не всегда строилось на стремлении «предать забвению».