Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в.

В манифесте речь, конечно, не могла идти о прямых обвинениях в отношении великого князя, однако долгое время в официальных кругах непопулярность цесаревича в Польше расценивалась как основная причина мятежа. Об этом прямо говорили Николай I, члены императорской фамилии и многие чиновники империи[1623]. Оценки порой носили крайне резкий характер. Так, великая княжна Ольга Николаевна, дочь Николая I, писала относительно позиции императрицы Александры Федоровны: «Что же касается Константина Павловича и его пребывания в Польше, то мамá считала, что он заслужил быть повешенным, и называла его фрондером»[1624].

В целом официальная трактовка событий выводила из-под удара императора, возлагая на Александра I вину за проведение в западных землях либеральной политики, а на Константина – за неверные действия в первые дни восстания. Николай же оказывался словно вне всего контекста. Показательна позиция И. И. Дибича, который так выражал свое отношение к политике России в регионе: «Император Александр дал Польше конституцию, – обстоятельство, которое не одобрялось русскими… Таким образом вы (поляки. – Прим. авт.) получили конституцию. Правда, она не всегда строго соблюдалась, но это не была вина царствующего Императора, который был в несколько неловком положении по отношению к своему старшему брату, и последний – я это хорошо знаю – является одной из важнейших причин… неудовольствия»[1625].

В российском манифесте Николая I содержался также призыв «не мстить»: «…мы готовы карать вероломство, но хотим отличить невинных от преступников, хотим миловать и слабых, по слепоте или боязни следующих противозаконному влечению. Не все подданные Наши Царства Польского, не все жители Варшавы были участниками бунта и плачевных его следствий: многие доказали славною смертию, что знали долг свой». Манифест утверждал: число поляков, погибших, но оставшихся верных долгу, было значительно, число тех, кто «со слезами отчаянья» покинул великого князя Константина, было, напротив, невелико, а лояльные, «с обманутыми и обольщенными, без сомнения составляют бóльшую часть войска и народа Царства Польского». Рассуждения такого порядка не остались в манифесте без резюмирующей части: «Россияне! Пример Царя вашего будет вашим руководством; правосудие без мщения… наказание одним изменникам; любовь и уважение к тем из подданных Наших Царства Польского, кои верны данной Нам клятве; готовность к примирению со всеми, кои возвратятся к долгу». Иными словами, в обращении к подданным империи, в отличие от обращения к полякам, император продолжал разыгрывать карту братского единения и любви и призывал простить участников восстания. Примечательно, что в «Воззвании» к полякам указания на братские узы отсутствуют[1626]. Источники подтверждают, что декларации Николая I в первое время соотносились с его планами: до открытия военных действий в Царстве Польском император намеревался амнистировать участников мятежа за вычетом основных заговорщиков[1627].

Фраза императора Николая, что мятежники «дерзнули» выдвигать условия, не была лишь фигурой речи. В период, когда военные действия против польских войск еще не были открыты, великий князь Константин Павлович и сам Николай I встретились с несколькими варшавскими парламентерами и группами переговорщиков. Одной из таких групп стала депутация, прибывшая к Константину во время пребывания последнего в польской Вержбе. В состав миссии вошли, в частности, А. Чарторыйский и И. Лелевель. За этим последовала встреча Константина с депутатом К. Валицким и императора Николая – с несколькими польскими эмиссарами. Депутаты требовали невозможного, особенно на фоне разворачивающегося восстания. Те из них, что вели переговоры с великим князем, просили цесаревича, чтобы он «выхлопотал у государя присоединение Литвы к Польше»[1628]. Известная миссия князя Ф.‐К. Любецкого, направленная в Петербург, также имела своей целью потребовать от монарха «полного сохранения конституции и… милости… для бывших польских губерний, управления, подобного тому, которое существует в Царстве»[1629].