Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в.

Показательно, что в момент разговора категория «враг» оказывается еще в известной мере не определена. Бенкендорф, Дибич и Николай I, осудив бунтовщиков (шеф Третьего отделения в тексте Вылежинского называет произошедшее в Польше войной «негодяев против честных людей»[1660]), прямо возложили ответственность за произошедшее на великого князя Константина Павловича, а И. И. Дибич – еще и на покойного императора Александра I. Великий князь, как полагали собеседники шляхтича, «благодаря качествам своего характера… являлся поводом страдания многих людей: он бестактно и беспричинно шокировал известные идеи, словом, он был причиной всеобщего неудовольствия и, конечно, являлся одним из важнейших факторов постепенно зарождавшегося революционного движения в крае»[1661]. В разговоре не содержалось никаких упреков, не упоминались и погибшие в Варшаве лояльные Николаю I польские генералы.

Судя по содержанию материалов Ф. Вылежинского, все трое старались продемонстрировать парламентеру свое расположение. Так, Бенкендорф и Дибич хвалили польские войска. Последний счел возможным сообщить, что «был особенно хорошего мнения о польском войске», в первую очередь о «военачальниках и старших офицерах, совершивших походы с Наполеоном»[1662], а Бенкендорф привел в качестве аргумента свои слова императору: «Государь, Вы можете рассчитывать на польскую армию, как на Ваш Преображенский полк»[1663]. Император был воплощением любезности: он передавал поклоны знакомым[1664], восхищался красотой княгини Яблоновской[1665] и, наконец, предложил парламентеру диктатора Хлопицкого стать его собственным флигель-адъютантом[1666]. Среди прочего Николай I просил Ф. Вылежинского передать поклон полковнику Ягмину, который командовал Конно-егерским полком, оставшимся верным Константину Павловичу в первые дни восстания. Высоко оценив преданность полка, монарх поведал Вылежинскому, что размышлял о возможности предоставить полку права старой гвардии[1667]. Он также был уверен, что конные егеря будут при нем во время въезда в Варшаву[1668]. Интересно, что на обратном пути в столицу Царства Польского Вылежинский, по его словам, нашел полковника егерей в Пултуске и выполнил просьбу императора. В ответ на это Ягмин ответил, что он сам и его полк, что бы ни случилось, искренне преданы польскому делу[1669].

В разговоре с Вылежинским император Николай более точно (нежели при разговоре с Я. Езерским) описал механику прощения. Ключевым звеном здесь оказывалось не раскаяние мятежников или их стремление искупить вину, как того можно было бы ожидать, а гарантированный контроль над действиями подданных Российской империи, затаивших обиду на жителей Царства Польского. Поддержав позицию великого князя Константина, который отказался от подавления мятежа (это «вызвало бы проявления национальной вражды»), Николай I заметил Вылежинскому, что «теперь русские совершенно чисты, ибо до сих пор не сделали ни одного выстрела против поляков»[1670]. Свои рассуждения он завершил словами: «Скажите от меня полякам, что Я уверен в том, что на них действует иностранное влияние, которое Я считаю главным поводом этой революции. Русский народ оскорблен и возмущен поступком Польши и Мне с трудом удается сдерживать его законное негодование. Но до тех пор, пока Я царствую, Я сумею заставить повиноваться Моей воле, сумею повлиять на Моих подданных, и в этом отношении поляки могут быть покойны»[1671]. Иными словами, император позиционировал себя посредником между разгневанными русскими, чей гнев был законным, но по-восточному необузданным, и поляками, которые, хоть и повели себя опрометчиво, не должны пострадать от буйного проявления недовольства противной стороны, а потому нуждались в защите и покровительстве.