Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в.

События этого дня достигли своей цели[1679]. Император больше не мог делать вид, что мир – пусть и худой – все еще продолжается: он был вынужден признать, что в его империи идет война. Если в манифесте, сообщавшем Российской империи о восстании, император мог прибегнуть к указанию на то, что власть искала возможность «спасти заблуждающихся и обольщенных», то в манифесте «О вступлении Действующей Армии в пределы Царства Польского, для усмирения мятежников» монарх прямо именовал поляков «изменниками», достойными презрения, а сейм – «противозаконным» собранием. Монарх заявлял о необходимости использовать против поляков армию[1680]. Он сообщал подданным империи о детронизации прямо[1681], что не удивительно, учитывая, что акт о лишении Романовых престола был опубликован в прессе[1682] (восставшие дерзнули «провозгласить, что Царствование Наше и Дома Нашего прекратилось в Польше, и что Трон, восстановленный Императором Александром, ожидает иного Монарха»), призывал «положить навсегда конец враждебным покушениям злоумышленников, мечтающих о разделении» и – что немаловажно – обещал «устроить будущую судьбу» польских территорий «на основаниях прочных, сообразных с потребностями и благом всей Нашей Империи»[1683]. Русские войска пересекли границу с Царством Польским в конце января 1831 г.[1684]

10.2. Восстание: Логика мира против логики войны

Находясь на грани настоящей полномасштабной войны, император Николай I и великий князь Константин Павлович обнаружили, что стратегия, которой они придерживались в отношении Польши, оказалась совершенно несостоятельной. Однако император, несмотря ни на что, полагал возможным рассматривать свои действия в категориях личной правоты. Он писал брату: «Мое положение тяжко, моя ответственность ужасна, но моя совесть ни в чем не упрекает меня в отношении поляков, и я могу утверждать, что она ни в чем не будет упрекать меня. Я исполню в отношении них все свои обязанности, до последней возможности; я не напрасно принес присягу и не отрешился от нее; пусть же вина за ужасные последствия этого события, если их нельзя будет избегнуть, всецело падет на тех, которые повинны в нем!»[1685] Цесаревич, находившийся, очевидно, в крайне подавленном состоянии, описывал произошедшее как крах жизненных установок. Он перестал называть себя «поляком», но также избегал адресовать вопросы себе: «Вот мы, русские, у границы, но, великий Боже, в каком положении, почти босиком; все вышли как бы на тревогу, в надежде вернуться в казармы, а вместо сего совершили ужасные переходы. Офицеры всего лишились и имеют лишь то, что на них надето… Я сокрушен сердцем; на 51… году жизни и после 35… лет службы я не думал, что кончу свою карьеру столь плачевным образом. Молю Бога, чтобы эта армия, которой я посвятил шестнадцать лет жизни, одумалась и вернулась на путь долга и чести, признав свое заблуждение прежде, чем против нее будут приняты понудительные меры. Но это было бы слишком хорошо для века, в котором мы живем»[1686]. В другом случае, рассуждая о том, что «каждый раненый и убитый в наших рядах может обвинить меня в том, что я 16 лет подряд стоял во главе армии, которая причиняет им столько вреда», великий князь прибегал для оправдания к категории «неблагодарность». Он писал императору: «Я… лишь выполнял приказы, целью которых было их (поляков. – Прим. авт.) благо, и, конечно, не предвидя неблагодарности»[1687]. И император, и великий князь демонстрировали полное непонимание причин происходящего, а Николай в одном из писем даже прибег к формулировке: «…они все (поляки. – Прим. авт.) более или менее страдают рассудком»[1688].

После детронизации – в разгар восстания – император Николай I написал интереснейшую записку о Польше, которую Н. К. Шильдер опубликовал в биографии монарха. В этом поразительном документе, рассмотрев историю существования Царства Польского в составе Российской империи, Николай I выразил мнение, что «Россия не имеет никакого интереса владеть» Польшей. Иными словами, монарх размышлял над самоубийственным для представителя власти вопросом отказа от части территории собственной страны[1689].