Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в.

Начало полномасштабных столкновений стало сигналом к отказу от прежде табуированных нарративов и возврату к риторике вражды. Все ранее непроговариваемое стало не просто разрешенным, а максимально востребованным. В императорском манифесте «О вступлении Действующей Армии в пределы Царства Польского, для усмирения мятежников» не было ни слова о коронации 1829 г. или сейме 1830 г., зато формулировка «настало время употребить силу против незнающих раскаяния» отсылала, поверх простого указания на отказ сложить оружие, к воспоминаниям о войне 1812 г.[1696] Упоминавшиеся выше рассуждения императора о необходимости отказаться от земель Царства также открывались комментарием о недавней войне, а Польша буквально сбрасывалась с пьедестала политической субъектности, превращаясь в территорию проигравших, в пространство, завоеванное силой русского оружия. При этом, как кажется, изнутри этого воспоминания начинала просвечивать и память о Смуте. Николай I писал: «Польша постоянно была соперницей и самым непримиримым врагом России. Это наглядно вытекает из событий, приведших к нашествию 1812 года, и во время этой кампании опять-таки поляки, более ожесточенные, чем все прочие участники этой войны, совершили более всего злодейств из тех же побуждений ненависти и мести, которые одушевляли их во всех войнах с Россией. Но Бог благословил наше святое дело, и наши войска завоевали Польшу. Это – неоспоримый факт. В 1815 году Польша была отдана России по праву завоевания»[1697]. В эти месяцы риторику такого рода можно обнаружить и в частных текстах самых разных авторов – от А. Х. Бенкендорфа, утверждавшего в переписке с Константином Павловичем, что подавление мятежа «будет войной национальной»[1698], до А. С. Пушкина, заявлявшего в письме к Е. М. Хитрово, дочери Кутузова: «Нет нужды возбуждать русских против Польши. Наше мнение определилось вполне 18 лет тому назад»[1699].

Как известно, в 1831 г. русские войска взяли штурмом Варшаву в годовщину Бородинского сражения 1812 г. Падение Польши 19 лет спустя в те же августовские дни воспринималось как неизбежное повторение уже некогда разыгранного сценария, в котором поляки вновь оказывались поверженными. Стали актуальными, впрочем, и более ранние коннотации русско-польского противостояния. По приказу И. Ф. Паскевича донесение о взятии Варшавы было доставлено в Петербург флигель-адъютантом князем А. А. Суворовым – внуком великого полководца, войска которого успешно взяли польскую столицу в 1794 г. Эту ситуацию хорошо выразил А. С. Пушкин в известной «Бородинской годовщине»:

Великий день Бородина
Мы братской тризной поминая,
Твердили: «Шли же племена,
Бедой России угрожая;
Не вся ль Европа тут была?
А чья звезда ее вела!..
Но стали ж мы пятою твердой
И грудью приняли напор
Племен, послушных воле гордой,
И равен был неравный спор.

И что ж? свой бедственный побег,

Кичась, они забыли ныне;
Забыли русский штык и снег,
Погребший славу их в пустыне.
…

Сбылось – и в день Бородина

Вновь наши вторглись знамена
В проломы падшей вновь Варшавы;
И Польша, как бегущий полк,
Во прах бросает стяг кровавый –
И бунт раздавленный умолк.

… Восстав из гроба своего,

Суворов видит плен Варшавы;
Вострепетала тень его
От блеска им начатой славы!
Благословляет он, герой,
Твое страданье, твой покой,
Твоих сподвижников отвагу,
И весть триумфа твоего,
И с ней летящего за Прагу
Младого внука своего[1700].

Как известно, А. С. Пушкин был не единственным, кто откликнулся на событие. Стихи на подавление мятежа опубликовали В. А. Жуковский («Русская песнь на взятие Варшавы» и «Русская слава») и И. И. Дмитриев («Глас патриота на взятие Варшавы», «Василию Андреевичу Жуковскому (по случаю получения от него двух стихотворений на взятие Варшавы)»). Оба автора использовали актуальную риторику: Жуковский упоминал Бородино, а Дмитриев, именуя Николая I «внуком Екатерины», писал о Польше как о «лукавой союзнице»[1701].