Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в.

На первый взгляд, «Отечественные записки» не пытались скрыть значимость католического элемента в коронационном ритуале: текст отметил как церемониал внесения регалий в собор Св. Яна[644], так и последовавшее позднее шествие короля, королевы и всех участников коронации в тот же костел для молебна[645], а примас представал в нем как активный участник действа[646]. Однако описание стремилось представить по мере возможности православный контекст и уменьшить доминирование католических коннотаций. По сути, речь шла о зеркальном отражении позиций франко-польского текста, где, напротив, в «мертвой зоне» оказывались отсылки к православию как религии, которую исповедовал новый польский король. «Отечественные записки» посчитали необходимым указать, что прямо перед коронацией императорская чета слушала «Греко-российскую обедню»[647], а рассказ о переносе регалий в собор не включал в себя их благословение примасом. Из текста был также удален зафиксированный в франко-польском «Церемониале» въезд Николая I в Варшаву[648], что позволило не упоминать благословение Николая католическими священниками и примасом. Такое построение текста имело целью снижение значимости церемонии, ведь коронационный въезд – аллюзия на въезд Христа в Иерусалим – был неотъемлемой частью русской коронационной традиции. Отсутствие этого необходимого ритуального элемента меняло сам статус церемонии в глазах русских читателей. Опуская информацию о коронационном въезде в город, автор «Отечественных записок» решал и еще одну очень важную задачу – избавлялся от необходимости упоминать Прагу, пригород Варшавы, со стороны которой Николай I и свита российского императора въехали в город. Прага вполне могла запустить у русского читателя комплекс ассоциаций, которые правительство стремилось избежать: стремительный штурм Праги А. В. Суворовым в 1794 г., заставивший капитулировать повстанцев Костюшко, и предшествовавшая этим событиям еще памятная современникам Варшавская заутреня, когда в городе во время богослужения по случаю Пасхи был вырезан русский гарнизон. Между прочим, свидетелем произошедшего стала шотландская няня будущего императора Николая, оказавшаяся в Варшаве в 1794 г.[649] Варшавская заутреня достаточно быстро перешла в категорию табуированных событий, однако описание случившегося нашло свое отражение в карамзинском «Историческом похвальном слове Екатерине II», написанном в самом начале XIX столетия. В этом тексте произошедшее было названо «коварным злодейством», а поляки – «слабодушными убийцами». При этом Н. М. Карамзин прямо связывал все произошедшее с концом польской государственности: «Варшава напомнила ужасы Сицилианские!.. Сердце Екатерины содрогнулось. Державная рука Ее бросила в урну сей недостойной Республики жребий уничтожения, и Суворов, подобно Ангелу грозному, обнажил меч истребления; пошел – и вождь мятежников спасается от смерти пленом; и Прага, крепкая их отчаянием, дымится в своих развалинах – и Варшава падает к стопам Екатерины. Совершилось!.. Польши нет; но мятежные и несчастные жители ее, утратив имя свое, нашли мир и спокойствие под державою трех союзных Государств. Республика без добродетели и геройской любви к отечеству есть неодушевленный труп»[650]. Образы такого ряда, конечно, прямо подрывали идею братства «соплеменных народов».

Для российской прессы существенную проблему представлял также вопрос о презентации действий императора Николая при произнесении клятвы-молитвы. В официальном «Церемониале» отмечалось, что перед молитвой российский император преклонил колени (se met à genoux) перед распятием, стоящим в центре зала[651]. Это же зафиксировали и польские источники[652]. «Отечественные записки» трактовали эту часть действа иначе: «Император «преклонил колено и громким голосом прочел… молитву»[653]. «Северная пчела» также сообщала своим читателям, что перед произнесением молитвы «монарх России и Польши преклонил колено перед невидимо присутствующим Богом»[654]. Аналогичные трактовки содержатся и в материалах А. Х. Бенкендорфа[655], при этом последний замечает, что при виде императора в короне все присутствующие в зале «пали на колени»[656].

В действительности сложно сказать, встал ли император и король на колено или на колени: в источниках можно обнаружить оба варианта. Пожалуй, единственное, что подтверждает первую версию, – приписка о числе подушек, отправленных в Варшаву. Как следует из сопроводительных документов, для церемонии были «приготовлены восемь подушек, покрытых темно-красным (малиновым) бархатом, окаймленных галунами и золотыми кистями, для коронационных регалий, и девятая, на которой расположится Ее Величество Императрица и Королева в тот момент, когда Император и Король передаст ей цепь ордена Белого Орла»[657]. Едва ли в случае, если Николай опускался на колени, для него не была бы приготовлена отдельная подушка.