Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в.

Предложенная в древней столице репрезентация польских территорий, которую в Петербурге вполне осознали, только когда шествие уже состоялось, стала причиной серьезных разбирательств. Дело в том, что по окончании церемонии в Москве использовавшиеся в шествии регалии, включая польскую корону, были доставлены в Петербург[687]. Фактически Москва попыталась предложить Северной столице разделить свою позицию в вопросе о Польше. Главе Печальной комиссии князю А. Б. Куракину пришлось объясняться перед императором за полученные из Москвы вещи: «Из помянутых… корон… Польской Ваше Величество не изволили назначить в процессию и сей последней… от князя Юсупова я не требовал…»[688] Куракин был вынужден, кроме того, указать Николаю I, что эпизод выноса польской короны во время шествия в Москве вошел в московский печатный церемониал. Князь писал, что «поставил себе в обязанность» доложить об инциденте, «предвидя неминуемые в публике толки о таковой в церемониалах обеих столиц разнице»[689]. Император принял объяснения князя Куракина, подтвердив, что использовать польскую корону в петербургском церемониале «излишне». Она была оставлена в Зимнем дворце и после траурных мероприятий отправлена с прочими регалиями обратно в Московскую Оружейную палату[690].

Во время своей поездки в Варшаву и пребывания в столице Царства Польского Николай I неизбежно оказывался в пространстве, так или иначе связанном с памятью о Станиславе Августе. Так, в Белостоке императорский кортеж останавливался на ночь в резиденции сестры покойного короля[691], а во время коронационных торжеств Николай I и его семья многократно бывали в Лазенках – роскошном дворцовом комплексе, принадлежавшем некогда Понятовскому[692]. Но в Белостоке императора привлек лишь парк, а Лазенки, где жил великий князь Константин Павлович, ассоциировались у монарха исключительно с братом. Никаких упоминаний о Станиславе Августе в это время сделано не было; ни один из текстов, связанных с коронацией, не отсылал к Понятовскому даже косвенно.

Потерявший страну, отрекшийся от власти, зависимый, Станислав Август никак не мог быть полезен для выстраивания нового нарратива единения. И главное – подобная апелляция была бы плохо принята в Царстве Польском, ведь с именем Станислава Августа связывались разделы и утрата контроля над страной. Император Николай, выражаясь словами XIX столетия, «искавший» в своих польских подданных, не мог нанести им такой обиды.

Отказ российского императора апеллировать к фигуре союзника Петра Великого Августа II был также вполне показательным. События начала николаевского царствования – восстание на Сенатской площади и Русско-турецкая война 1828–1829 гг. – удивительным образом роднили его с предком – основателем империи, который в первые годы царствования подавлял стрелецкие бунты и направлял свои внешнеполитические устремления к Черному морю. Неудивительно поэтому, что в общественном сознании 1820‐х гг. существовала уже немыслимая в 1850‐е гг. параллель Петр I – Николай I[693]. Ассоциируя себя с Петром Великим, император, однако, не видел смысла в использовании образа его польского союзника. Материалы коронации показывают, что монарх не рассматривал возможность разворачивания образа «наследник Петра Великого на троне Августа Сильного». История царствования Августа II – без громких военных побед и полная политических противоречий, интриг и тайных союзов (в том числе и против Петра Великого), бесконечной борьбы со Станиславом Лещинским и наконец завершившаяся отречением от престола – привнесла бы ненужные императору коннотации[694]. Кроме того, Николаю в принципе не нужен был исторический персонаж, связанный с реализацией тактического союза: для воплощения идеи общности он искал одного человека, а не пару монархов, один из которых воплощал бы Россию, а другой – Польшу.

В этом поиске Николай I обратил внимание на фигуру Яна III Собеского. Именно его будущий польский король называл в переписке с братом своим «достойным предшественником» на польском престоле[695]. Собеский привлек Николая I по нескольким причинам. В его личности – воина, успешно сражавшегося против турок и шведов, покровителя искусств и наук, приобретшего для своей коллекции Рембрандта и Рубенса, путешествовавшего по миру и посылавшего учиться в Европу своих подданных, короля, жизнь которого была осмыслена еще и как красивая любовная история[696], – император мог видеть много схожего с биографией своего кумира Петра Великого. К тому же в рамках николаевской временнóй перспективы Петр I и Ян Собеский вполне могли восприниматься как современники.