Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в.

В 1812 г. император был «непризнан» и «покинут» русским обществом. Он утратил столь важную для периода войны сопричастность происходящему. Александр I был практически изолирован и в отношении принятия решений, связанных с ведением военной кампании. Согласно существующим в литературе подсчетам, в период с 19 ноября 1812 г. по 28 февраля 1813 г. 9 из 10 военно-политических, военных и административных решений принимались лично М. И. Кутузовым и только 1 из 10 оформлялось с отсылкой на волю императора[1010]. Испуг Александра, его непонимание ситуации видны в переписке с М. И. Кутузовым, которому, без сомнения, приходилось выдерживать в этот момент сильнейшее давление со стороны монарха. Так, 2 октября 1812 г. император выговаривал фельдмаршалу относительно его действий, которые, по мнению монарха, могли нанести урон прикрывавшему Петербург корпусу П. Х. Витгенштейна: «На Вашей ответственности останется, если неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург для угрожения сей столице, в которой не могло остаться много войска… Вспомните, что Вы еще обязаны отвечать оскорбленному отечеству в потере Москвы»[1011]. Спустя месяц последовал новый окрик: «Ныне сими упущениями Вы подвергли корпус графа Витгенштейна очевидной опасности, ибо Наполеон, оставя перед Вами вышеупомянутые три корпуса, которые единственно Вы преследуете, будет в возможности с гвардиею своею усилить бывший корпус Сен-Сира и напасть превосходными силами на графа Витгенштейна… Обращая все Ваше внимание на сие столь справедливое опасение, я напоминаю Вам, что все несчастия, от сего проистечь могущие, останутся на личной Вашей ответственности»[1012].

Император не смог простить своим подданным пережитое унижение и страх. Выбор послевоенной стратегии взаимодействия с российской, а равным образом и с польской элитой был сформирован травмой 1812 г., наложившейся, в свою очередь, на травму участия в отцеубийстве[1013]. Поведение Александра I после наполеоновских походов, выразившееся в потребности облагодетельствовать, а по сути, спасти Польшу, не считаясь ни с общественным мнением в России, ни с экономическими затратами империи на разворачивание этого проекта, невозможно объяснить в полной мере лишь логикой политических пристрастий императора или его стремлением выступить в роли конституционного монарха. Глубокая обида толкала Александра на поиск новых подданных, которые были бы безусловно лояльны, не помнили бы его недавнего откровенного бесчестья и не говорили бы за его спиной о последнем дворцовом перевороте.

Очевидно, что свою роль сыграло и воспитание Александра I. В рамках просвещенческой парадигмы Европа всегда выступала как пространство цивилизации, как сияющий град на холме. Победа России в Европе и падение Франции, по сути, противоречили базовым установкам, усвоенным императором в юности, ведь в рамках последних победа России была невозможна. Мнение монарха о русском обществе – уровне его развития и способности участвовать в широком смысле слова в политическом процессе – было крайне невысоким[1014]. Очевидно, что Александр I испытывал серьезные трудности с осознанием сути произошедшего – того факта, что в роли побежденного оказалась более развитая цивилизация. Эти установки предопределили формирование библейского нарратива войны[1015], согласно которому победа была соотнесена не с высоким военным искусством, армейской корпоративностью или силой духа воевавших, а с божественным промыслом, который каким-то чудесным и непостижимым образом пал на русских. Только так Александр мог привести к сколько-нибудь явному согласию реальность и собственную картину мира.

Очевидно, что поиск этой новой формулы был непростым. Окончание Заграничных походов вызвало у императора сложные чувства. Он «становился по службе все более и более взыскательным»[1016], тяготился находившейся в Париже русской армией, которая словно не заслуживала быть частью пространства, в котором находилась. Показателен случай, произошедший в 1815 г., когда Александр I приказал арестовать двух полковых командиров, вина которых состояла лишь в том, что их подчиненные во время очередного парадного прохождения шли не в ногу. Арест было поручено произвести английским офицерам армии Веллингтона. Императора не остановила просьба генерала Ермолова не наносить оскорбления чести мундира подобным решением[1017]. Эта странность в поведении победителей, часто маркирующаяся в литературе эксессивная «доброжелательность» Александра по отношению к европейцам[1018], оборачивавшаяся приниженным положением чинов его армии, не осталась незамеченной. Ф.‐Р. Шатобриан писал об увиденном в эти дни: «Побежденных можно было принять за триумфаторов, а истинные триумфаторы, казалось, дрожали и просили прощения за свою победу»[1019].