Последний приказ Нестора Махно

Другого способа помочь Лёве и его семье, кроме как искать правды в столице, Пётр за две недели раздумий не нашёл. Новый народный комиссар внутренних дел Ежов развернул в своём ведомстве кампанию по очищению от шпионов и врагов народа. Сажали сначала некоторых. Выборочно. Потом, после всеобщего осуждения на партсобрании, в отделе кадров появлялись дополнительные вакансии за счёт выявленных сообщников и в итоге, только в их Сталинском управлении с начала года личный состав сменился почти на пятую часть. Далеко не все из них убыли к новому месту службы по переводу.

Запрашивать о судьбе друга официально, не имея отношения к делу, было бы подобно самоубийству. Оставался единственный выход — рискнуть и обратиться за помощью к человеку, который обладал влиянием, возможностями и авторитетом в самых верхах, вращался в тех кругах, что решают судьбы людей и всей страны за зубцами кремлёвской стены.

— Тут сидеть запрещено! — опершись на метлу, дворник окатил Петра холодным взглядом исподлобья. Одетый в свою рабочую одежду, в сером переднике и почему-то в сапогах, мужик производил впечатление хозяина этого двора.

— Почему? — миролюбиво спросил старший лейтенант госбезопасности Сидоров-Шестеркин, оценивая потенциал оппонента: руки у него мощные, несмотря на возраст, взгляд цепкий, во внешнем виде — ни единого намёка на дружбу с бутылкой.

— Потому что я так сказал. Ты тут третий день штаны протираешь. Ухо своё кидаешь, кто о чём разговаривает… Вчера у пятого, а позавчера у одиннадцатого подъезда сидел. А ну, руки в гору! — дворник наставил на опера из Сталино древко метлы, будто целился в него из ружья.

— Ша, деда! Спокойно! С Украины, что ли? Гэкаешь, прям как я… — Пётр подчинился приказу сквозь смех, сдавшись на милость главного человека во дворе Дома правительства на Берсеневской набережной.

— Ты мне зубы не заговаривай! Смотри, кабы не пришлось в околотке ночевать! — дед не опускал своё «оружие».

— Вот мы в Юзовке, на заре туманной юности, когда жандармы нас гоняли, тоже их контору околотком называли, — Пётр аккуратно опустил руку во внутренний карман пиджака и извлёк оттуда красную корочку.

— В развёрнутом виде попрошу! — дед всё еще сохранял строгость и суровость голоса.

Сравнив лицо, сидящее перед ним на лавочке, с чёрно-белой фотокарточкой, удостоверившись в оригинальности оттиска печати и запомнив длинную фамилию, дворник опустил метлу и присел рядом с гостем:

— И чё? Как там?

— Где? — удивлённо спросил Сидоров-Шестёркин.

— Дома, где!

— Ха! Так ты земеля? — Пётр искренне удивился и принял расслабленную позу, положив руку на спинку аккуратно выкрашенной лавочки и закинув ногу за ногу.

— Ты ж по говору разобрался вроде, чекист! — дед улыбнулся и принялся набивать самокрутку, неведомо откуда, словно фокусник, достав аккуратно оборванный кусочек газеты и маленький кисет с табаком.

— Так, а ты зачем «чёкаешь»? Правильно говорить — «шо»! — опер протянул дворнику руку в знак окончательного примирения. — Пётр.

— Никифор я, — рукопожатие состоялось, и дед окончательно потеплел взглядом. — Отставной я. Из пожарной охраны. Каланча на Пожарной площади — моё место работы.

— Уже давно не Пожарная эта площадь. В конце июля открыли памятник Дзержинскому, и теперь там сквер его имени.

В глазах деда промелькнула искра любопытства:

— Я в двадцать седьмом уехал сюда, в Москву. Дочечка позвала. Говорит, давай, батя, поближе к нам. Ей так спокойней. Муж у неё — ответственный работник. С тех пор дома и не был…

— Многое поменялось с того времени, — Пётр нащупал в душе деда ностальгическую струну. — Там теперь фонтан поставили, прямо напротив восьмой линии. Большой, со ступенями красивыми… А в тридцать третьем на углу построили фельдшерско-акушерскую школу.

— Наверно, и не узнаю, если приеду домой помирать…

— Ты чего это, Никифор? — улыбнулся опер. — Мы с тобой две минуты знакомы, я тут, в вашей толчее земляка повстречал, а ты тут помирать собрался… Даже не думай.

— Тошно мне тут, земеля… Особенно последнее время. Я брандмейстер во втором поколении, а вот пришло время — багор на метлу сменить пришлось…

— Так у нас всякий труд в почёте. Я тоже, вишь, припёрся за тридевять земель… А это не моя работа… А надо.

— А чё тебя нелёгкая принесла? — дед вернулся к теме их встречи, но уже другим тоном.

— Не «чё», а «шо»! — с усмешкой опять поправил его Пётр. — Дали поручение — иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что… — Сидоров-Шестёркин достал папиросы и протянул пачку в сторону дворника. — Угощайся. Всё же лучше, чем твой самосад. Ядрёный он у тебя, у меня аж в носу щекочет. Как ты такой крепкий смолишь? Кашель не мучает?

— А, привычка… Люблю горлодёр… — дед вопросительно посмотрел на нового знакомого, ожидая ответ на свой вопрос.

— Человека одного надо повидать. На работе неудобно, занят он сильно, потому как уважаемый. Так я решил тут покараулить, чтобы не вносить в нашу беседу официальной ноты, так сказать…

— Кого караулишь? Я тут всех знаю, кто еще остался… — дед хитро прищурил глаз, будто ему туда попал едкий дым.