Последний приказ Нестора Махно

— Будешь? В этом году очень удачными получились.

— Вот ты всегда, когда нервничаешь, жрать начинаешь… Я лучше закурю.

— Тогда рассказывай! За фанерой он приехал… — Даниил отставил миску в сторону.

— Если без подробностей, то картина такая: мой человек перетащил их сюда, и провал Тамарина по времени совпадает с этим фактом. Скорее всего, он на них и погорел. Командиру я показал только первый лист.

— А для чего? — Даниил искренне не понимал ход мысли своего старшего брата.

— Даня, надо мной тучи собрались, которых ещё не было. Из нашего управления стали сотрудники пропадать. Когда-нибудь и мой черед придёт. Я так смотрю, никто не разбирается, правды не ищет. Молчат все.

— Так, а ты не думаешь, что если бумажки найдут, как раз и обвинят тебя в контрреволюционной деятельности?

— А об этом знаем только ты, я и хозяин лопаты, который их откопает, если что. Это наш с тобой страховой полис. На случай, если кому-то вздумается обвинить Задова в измене. А работают они топорно. Утром письмо получил. От имени полковника одного румынского. Хоть фамилию настоящую поставили. Предлагают обменять документы на Тамарина. Ни штампов, никаких опознавательных знаков на конверте… Я могу допустить, что Тамарин раскололся, что писульку эту курьер принёс, даже не зная, чьё поручение выполняет, но адрес-то мой у сигуранцы откуда? Примитивно, в лоб. Смотрят, как себя поведу. Вот я за фанерой и приехал. Имею право уточнить оперативную обстановку на Тираспольском направлении, а? С окном поможешь, если что?

— Понял, понял… Спросят, зачем приезжал — за окном… А если это действительно румыны конверт подкинули? — Даниил озабоченно посмотрел в окно и закурил третью папиросу.

— Ну, тогда, значит, румыны топорно работают. Не припоминаю, чтобы из подвалов сигуранцы кто-то выходил по своей воле. Там или ты их, или ничей… И хватит смолить, шлимазл! Надо было тогда, в Юзовке, тебе по башке настучать-таки! Давай свою фанеру! Нам ещё домой ехать…

Сталино. 1 сентября 1937 г.

Вера сидела на стуле, глядя в пол. Ещё несколько дней назад в этой квартире пахло домашней стряпнёй, свежевыстиранным бельём и полевыми цветами, которые Лёва привёз из своей служебной поездки на границу.

Букет завял, засыпав стол маленькими лепестками ромашек и каких-то голубых цветов, бельё высохло и лежало мятой кучей на сундуке, а из еды в квартире осталось только молоко. Она не могла себя заставить подняться с этого проклятого стула и что-то сделать. Дети пошли в школу без неё.

На работе коллеги вели себя с ней подчёркнуто вежливо, немного обходя её стороной даже в узких коридорах. Никто ничего не говорил, только опускали глаза при встрече.

Сегодня Вере было предписано явиться на допрос к десяти часам утра. Следователь задавал много разных вопросов, на которые получил исчерпывающие ответы. Несколько раз спросил, был ли когда-нибудь в их доме жёлтый кожаный портфель.

Никогда Вера не вникала в дела супруга. Не женское это дело, да и сам Лёва не любил, когда дома приходилось разговаривать по телефону на служебные темы, а уж рассказать что-то, так это было вообще немыслимо.

Взгляд Веры упал на записную книжку, в которую они заносили номера телефонов. Пользовался ней в основном Лёва. Куда Вере звонить? Управдому? До него идти два шага. Машинально листая страницы, Вера вспоминала, как муж разговаривал по телефону. Часто просил телефонистку не сообщать, откуда звонок и любил разыгрывать сослуживцев на том конце провода:

— Алё! Старший лейтенант Кантов? Этот порт! Порт беспокоит! Тут на ящике написано «не кантовать». Что нам делать? У нас кран сломался!

— Это музей? Из пионерского лагеря беспокоят. У вас есть экспозиция о мамонтах, замерзших в Одессе в древние времена? Пионеры интересуются, а нам нечего сказать!

С определённых пор Лёва перестал шутить. Нет, дети никак не ощутили изменения в поведении отца — он так же интересовался школьными делами Аллочки, строил фанерные самолёты и танки для Вадьки, но взгляд его стал каким-то более жёстким, слова — отрывистыми. Складывалось впечатление, что его мозг постоянно занят чем-то посторонним.

Пролистав телефонную книгу почти до конца, до буквы Ю, Вера зацепилась взглядом за запись, сделанную мужем: «Юзовка. Пётр Сидоров-Шестёркин 2-12».

Два года назад Задовы принимали гостей из Сталино. Тогда ещё Вера спросила мужа, почему он записал Петькин номер на эту букву.

«Юзовки уже не будет никогда. А так глянул — молодость вспомнил. Мы с Петрухой тогда замечательно выступали. Эх, годы младые, где ваша прелесть?» — ответил Лёва.

Ради Сидорова Лёва был вынужден перенести отпуск на май. Ну как же, друг старый приехал, боевой товарищ из Юзовки. Выпили за ту неделю вина молдавского, наверное, целую бочку. Дети за всю свою жизнь никогда не были с отцом на пляже столько раз, как во время приезда Петьки с семьёй. Спускались на Ланжерон, одев на головы широкополые соломенные шляпы, ловили бычка с пирса, вечером жарили его, вываляв в муке, и пели песни.