Последний приход Дёмы

Въ первое время Дёма часто навѣдывался домой. Когда онъ долго не бывалъ дома, имъ овладѣвало нетерпѣніе и ему не сидѣлось на мѣстѣ. Случалось хуже. На какой-нибудь фабрикѣ Шелопаева имъ вдругъ овладѣвала тоска по деревнѣ… Работалъ Дёма, по обыкновенію, семнадцать часовъ, — думать, слѣдовательно, времени не было. Къ концу дня Дёма чувствовалъ себя такъ же, какъ пьяный послѣ похмѣлья, и самъ удивлялся своей глупости. Вечеромъ у него всегда оставалось одно желаніе — завалиться поскорѣе и заснуть. Шелопаевъ для рабочихъ устроилъ спальню, въ которой въ два яруса были сдѣланы трещины, куда рабочіе вдвигали свои тѣла на ночь. Туда же, разумѣется, и Дёма залѣзалъ. И вотъ среди ночи, послѣ ужаснаго дня, онъ вдругъ просыпается и начиваетъ ворочаться; ворочается и думаетъ. Кругомъ темень непроглядная, смрадно, отовсюду слышится храпъ, душно… На Дёму нападаетъ тоска. Онъ вспоминаетъ деревню, ему хочется побывать тамъ…

Но лишь только Дема показывался въ дереввю, его сразу обдавало холодомъ. Черезъ нѣкоторое время, поживъ въ деревнѣ, онъ видѣлъ, что дѣлать ему здѣсь нечего и оставаться нельзя. Такимъ образомъ, поколотившись дома съ мѣсяцъ, онъ уходилъ снова бродяжить.

Съ теченіемъ времени его появленія въ деревнѣ дѣлались все рѣже и рѣже. Его уже не влекло сюда съ такою силой, какъ прежде, въ началѣ его кочевой жизни. Къ деревнѣ его привязывали уже однѣ только нитки, которыя очень скоро могли оборваться.

Деревня опостылѣла Дёмѣ. Являясь туда, онъ не зналъ, какъ убраться назадъ; по приходѣ домой, онъ не находилъ себѣ мѣста. На него разомъ наваливалось все, отъ чего онъ бѣжалъ; мигомъ онъ погружался въ обстановку, въ которой онъ раньше задыхался. Какъ ни жалки были условія его фабричной жизни, но, сравнивая ихъ съ тѣми, среди которыхъ онъ принужденъ былъ жить въ деревнѣ, онъ приходилъ къ заключенію, что жить на міру нѣтъ никакой возможности.

Сравненіе было рѣшительно и безповоротно.

Внѣ деревни Дему, по крайней мѣрѣ, никто не смѣлъ тронуть, и то мѣсто, гдѣ ему было не подъ силу и гдѣ ему не нравилось, онъ могъ оставить, а изъ деревни нельзя было уйти во всякое время. Внѣ деревни онъ кормился, а деревня давала ему только одну траву. Но, важнѣе всего, внѣ деревни его не оскорбляли, деревня же предлагала ему рядъ самыхъ унизительныхъ оскорбленій.

Страдало человѣческое достоинство, проснувшееся отъ сопоставленія двухъ жизней, и деревня для Дёмы, въ его представленіяхъ, стала мѣстомъ мученія. Онъ безсознательно началъ питать къ ней недоброе чувство. И чувство это возростало и крѣпло.

-

Дёма въ этотъ вечеръ нѣсколько разъ перемѣнилъ мѣсто, переходя съ одной лавки на другую и на порогъ. Подходилъ онъ и къ больной или въ нерѣшимости останавливался столбомъ посреди избы.

— Ай ужь сходить въ артель? — вопросительно проговорилъ онъ, стоя среди избы.

Иваниха, къ которой, повидимому, относился этотъ вопросъ, не повернула головы и не бросила работы. Она давно бы имѣла право возмутиться, глядя на сына, но она не возмутилась, а только проговорила:

— Нечѣмъ толчись на мѣстѣ-то, взялъ бы да сходилъ.

Дёма колебался. Ему надо было немедленно же принять какое ни на есть рѣшеніе, а онъ не могъ. Тѣ представленія, которыя окутывали густымъ туманомъ его голову и въ избѣ, и на улицѣ, и во всей деревнѣ, затемнили въ немъ совершенно способность найти выходъ изъ двусмысленнаго положенія. Эта растерянность, однако, увеличилась еще болѣе. когда, въ сумеркахъ, въ избу вошелъ посланецъ отъ Епифана Иванова, батракъ, съ крайне неожиданнымъ предложеніемъ купить у Демы домъ. Такъ вѣрно суждено было Демѣ испытать въ этотъ денъ однѣ мерзости.

— Я къ тебѣ, Дема, на мннуточку, — сказалъ работникъ Епифана Иванова. — Очень недосугъ, а хозяинъ дюже бранится.

— Какія такія дѣла у тебя? — угрюмо спросила Иваниха, чуя недоброе.

— Хозяинъ, значитъ, послалъ. Приказываетъ сказать тебѣ, что ежели ты избу продавать думаешь, такъ чтобы ему. Куплю, говоритъ, по настоящей цѣнѣ,— это хозяинъ-то.

Иваниха даже поднялась съ лавки, — такъ оглушило ее предложеніе.

— Что ты, пустоголовый, мелешь? Какую такую избу Дёма продаетъ? — забасила мрачно Иваниха, приводя въ смущеніе ни въ чемъ неповиннаго батрака.

— Вотъ эту самую… Хозяинъ слыхалъ, будто Дёма продаетъ, — обиженнымъ тономъ возразилъ батракъ.

Иваниха смотрѣла то на сына, то на батрака. Она злобно выглядѣла.

— Пошелъ прочь, дуралей! — крикнула, наконецъ, она. — Ишь что выдумалъ: продать ему избу! Ступай прочь и скажи своему хозяину, — такъ и скажи ему прямо, — пускай только онъ сунется съ эдакимъ словокъ, я ему въ морду! И не погляжу, что онъ пузатый сталъ! Ахъ, вы, окаянные! Нигдѣ отъ васъ спокою нѣтъ, идолы!