Последний приход Дёмы

Иваниха долго еще ругалась, даже и послѣ того, какъ посланецъ, выполнивъ свою миссію, ушелъ. Но Дёма не сказалъ ни слова въ продолженіе этого разговора и нечего ему было сказать. Глухая тоска и растерянность еще болѣе увеличились. Дёма просто подвергнутъ былъ пыткѣ. Дда него сдѣлалось ясно только то, что и Епифанъ Ивановъ считаетъ его похороненнымъ. Самъ Дёма никогда не думалъ о продажѣ избы, объ этомъ Епифанъ Ивановъ самъ заключидъ, а сдѣлавъ это заключеніе, немедленно послалъ работника предупредить Дёму заранѣе, что съѣстъ его онъ, Епифанъ Ивановъ, а не кто другой, за что и предлагаетъ "настоящую цѣну".

Въ другое время Дема не обратилъ бы вниманія на предложеніе, но въ эту минуту оно увеличило наростъ его горечи. Если ужь Епифанъ Ивановъ, обладающій острымъ нюхомъ, почуялъ возможносгь покупки избы, значитъ, ему, Дёмѣ, пришелъ конецъ. Вотъ какая мысль согнула и придавила Дёму. Ему сдѣлалось невыносимо оставаться въ избѣ, надо было куда-нибудь убираться. Дёма поэтому почти съ радостью отправился въ артель.

Но дорогою къ Петру Безпалову онъ нѣсколько разъ останавливался и все хотѣлъ вернуться назадъ. Въ это время онъ былъ жертвой множества самыхъ разнородныхъ понужденій, которыя тянули его въ разныя стороны.

Къ Петру Безпалову въ это время собирались уже всѣ артельщики, отправлявшіеся послѣзавтра на чугунку. Самъ Петръ Безпаловъ, Потаповъ, Климъ Дальній, Кирюшка Савинъ, Семенъ Черный, Семенъ Бѣлый, — всѣ были въ сборѣ и вели между собою шумную бесѣду. Въ избѣ было совершенно темно.

— А, Дёма, сколько лѣтъ, сколько зимъ! — зашумѣлъ Кирюшка Савинъ, узнавъ вошедшаго Дёму и очищая ему мѣсто на лавкѣ.

— Ну, какъ, Дёма? Порѣшилъ, идемъ? — освѣдомился Петръ Безпаловъ.

— Да кто знаетъ? — возразилъ Дёма.

— Міръ, что-ли, не пущаетъ?

— Нѣ, міръ пущаетъ.

— Такъ это ты самъ отлыниваешь? Не дѣло, братъ, задумалъ, прямо тебѣ скажу, не во гнѣвъ, — зашумѣлъ Климъ Дальній. — Что же, намъ артель разстраивать изъ-за твоей милости?

— На што артель разстраивать!

— Какъ же? Было насъ семь человѣкъ въ артели и вдругъ, цапъ царапъ, стало шесть! Какъ ты полагаешь, хорошо это? Намъ дожидать нельзя здѣсь, а ты смутьянишь.

— На што смутьянишь! Не смутьянъ я, — отвѣчалъ Дёма и началъ понемногу оправляться отъ свей тоски и растерянности. Ему сдѣлалосъ легче между товарищами, и онъ съ большею опредѣленвостью сознавалъ свое желаніе поскорѣе выкарабкаться изъ деревни, гдѣ, кромѣ оплеухъ, на его долю ничего не доставалось.

— Погоди, Климъ, — вмѣшался Петръ Безпаловъ. — Тоже и его дѣло надо разсудить. Баба его лежитъ пластомъ, а ты къ нему съ ножомъ къ горлу лѣзешь! Чай, не съ дуру онъ говоритъ!

Вмѣшательство Петра Безпалова прекратило нападеніе на Дёму. Напротивъ, всѣ его товарищи разомъ догадались, въ какомъ состояніи онъ былъ, и стали неуклюже успокоивать его.

— Жалко ему хозяйства и бабенки тоже, — сказалъ Потаповъ.

. — Да, бабенка его ничего, славная бабенка, — подтвердилъ Климъ Дальній.

— Что-жь, Дёма, тужить, ежели грѣхъ случился? Бабенка твоя встанетъ и хозяйство поправится, — успокоивалъ Семенъ Черный.

— Не горюй, дастъ Богъ, поправится! — добавилъ Семенъ Бѣлый.

— Извѣстно, поправится; а только я не знаю, какая мнѣ теперь линія: тутъ жить или уходить на сторону, ужь не знаю! — опять возразилъ Дёма, впадая въ прежнюю разсѣянность.

Навовецъ, артельщики рѣшили подождать день; если же Дёма и завтра не управится съ свовми дѣлами, то идти на заработки, не дожидаясь его. Это рѣгеніе артельщики приняли потому, что оставаться въ деревнѣ имъ надоѣло, хотя они не долго оставались въ семействахъ. Дѣлать имъ, какъ и Дёмѣ, было нечего дома; какъ и Дёма, даже въ большей степени, они тяготились своимъ двумысленнымъ положеніемъ, стоя одною ногой въ міру и поставивъ другую ногу "на сторону".

У всѣхъ собравшихся въ деревнѣ были еще домишки, годъ отъ года разрушавшіеся. У нѣкоторыхъ осталось даже небольшое хозяйство, но вниманія они на него уже не обращали, предоставивъ его всецѣло бабамъ, которыя и маялись кое-какъ. Полный надѣлъ земли былъ только у Петра Безпалова, остальные довольствались половиной, какъ Климъ Дальній и Потаповъ, или четвертью, какъ Семенъ Бѣлый и Семенъ Черный. Понятно, что всѣ они ликовали, уходя изъ деревни. Все время, пока они оставались въ деревнѣ, они испытывали одну тоску и чувство ненужности.

Отщепенство ихъ отъ міра зашло такъ далеко, что они и сами это сознавали, дѣлаясь все болѣе и болѣе равнодушными къ своимъ дѣламъ. Ненависти къ деревнѣ они уже не питали, какъ къ мѣсту, имѣющему очень малое отношеніе къ нимъ. Ненависть эта была, когда они употребляли нечеловѣческія усилія остаться при землѣ, и прошла, когда они были выпихнуты изъ деревни, сдѣлавшейся имъ съ этихъ поръ чужой. Осталась одна насмѣшка и къ своимъ прежнимъ усиліямъ остаться на міру, и къ деревенщинѣ, которая продолжаетъ колотиться и потѣть надъ пропащимъ дѣломъ. Артельщики теперь смотрѣли на деревенщину свысока.