Последний разговор с Назымом

А помнишь, Назым, как года через полтора нашей общей жизни я в первый раз взбунтовалась?

Плакала, кричала даже:

– В этом доме невозможно жить! Проходной двор! Килограммами мелю кофе! Не знаю, сколько сядет обедать людей – пять или десять. Парю, жарю, варю! Перемываю горы посуды, и нет этому конца! И еще нужно читать, писать и хорошо выглядеть! Я больше не могу, я не выдержу, я сдаюсь…

Помню, чем были вызваны слезы. Денег не было настолько, что я потихоньку от тебя начала продавать свои вещи. И когда я продала свою голубую мохеровую кофту, твой подарок, Раисе – моей Райке, понимаешь, продала за сорок рублей, я поняла, что это конец! Я взбунтовалась. Нам ведь никто не помогал по дому. Лифтерша Шура прибегала на полтора-два часа постирать и открахмалить твои рубашки. Она очень заботилась о тебе, но у нее, работающей девушки, времени было мало.

Ты удивился, притих, сказал:

– Ты права, нормальный человек так жить не может. Извини меня, миленькая, я и сам страшно устал от этой суеты. С сегодняшнего дня, – и ты хлопнул в ладоши, – все изменится! Спальня будет твоей территорией. Даже я буду входить в нее по стуку.

И с тех пор ты, Назым, действительно, раз пять постучал в эту дверь. Но люди… Их не было недели две, а потом все пошло по-старому. 31 мая 1962 года ты написал про мою усталость, не про ту, что я сейчас вспомнила, про другую…

Ты устала. Тебе со мной тяжело.

От рук моих тяжело.

От взглядов моих, от тени моей тяжело.

Словами моими тебя, как пожаром, жгло.

Колодками

тебя тяготили мои слова.

Настанет, неожиданно настанет день,

И ты ощутишь, как тяжелы мои шаги,

мои удаляющиеся от тебя шаги,

И эта тяжесть будет тяжелее всех для тебя.