Последний рейс

Когда они наконец добрались до своих мест, коллеги Лиз по кафедре политической экономии, уже сидевшие там, с радостью приняли Еву в свою компанию. Она познакомилась с Эмили, ближайшей подругой Лиз, Бесс, ее напарницей, и Верой, которая занимала пост декана. Пока не начался матч, они сплетничали о грантах и публикациях и жаловались на коллегу, постоянно разогревавшую попкорн в рабочей микроволновке. Ева слушала их болтовню с наслаждением.

Для нее это было как окно в мир, в котором она когда-то, давным-давно, еще до того, как все пошло кувырком, мечтала оказаться, – мечтала, что однажды станет профессором в Беркли и будет читать лекции в Гилман-холле, курировать аспирантов и улыбаться на приветствия студентов, проходя по кампусу.

Горькое сожаление накрыло Еву с головой, а ей-то казалось, что за прошедшие долгие годы она успела смириться со своей участью. В том-то и коварство подобных чувств: ты можешь сколько угодно убеждать себя, будто они исчезли, но стоит кому-то случайно обронить неосторожное слово, как ты снова погружаешься в пучину раскаяния.

К счастью, игра началась и посторонние разговоры мало-помалу сошли на нет. Вера подсчитывала очки, рассказывала о рейтинге игроков и рассуждала о предстоящих трансферах; остальные спорили, что противнее: когда человек лузгает семечки или жует табак. Ева болела за «Джайентс», искренне радовалась их удачным броскам и потягивала пиво, закусывая хот-догом. Раньше она думала, что такое возможно лишь в кино – настолько все казалось идеальным: газон, солнце, игроки в белоснежной форме, сильными ударами посылающие мячи в цель и иногда в залив, где их собирают болельщики на байдарках.

Перед шестым иннингом Эмили наклонилась к Еве и сказала:

– Я очень рада, что ты сегодня пришла. В последние недели Лиз только о тебе и говорит.

– Вам спасибо за приглашение, – ответила довольная Ева с самой скромной своей улыбкой, обычно приберегаемой для банковских служащих и полицейских.

– Мне в жизни немало умных людей встречалось, – тут же вступила Лиз, – но Ева самая проницательная. На днях ей почти удалось убедить меня, что кейнсианство лучше свободного рынка.

– Это дорогого стоит, – согласилась Эмили и повернулась к Еве. – Что ты окончила?

Ева замялась. Если она признается насчет Беркли, ее засыплют вопросами: на чем специализировалась, у кого училась, в каком году выпустилась, знакома ли с профессором Фитцджеральдом. А потом кто-нибудь обронит случайную реплику в преподавательском клубе, припомнит ее имя, и выплывет правда. Химический факультет очень маленький, там все друг друга знают и за работу держатся. Наверняка найдется пара людей, которые еще помнят ее историю.

К счастью, вмешалась Лиз, видимо, почувствовав щекотливость момента.

– Ева изучала химию в Стэнфорде. И уж давайте простим ей эту ошибку молодости, – добавила она с улыбкой.

* * *

– Врать было не обязательно, – сказала Ева, когда они с Лиз, простившись с остальной компанией, не спеша шагали по вечерней набережной к станции метро.

Было тепло и тихо.

– Ты их не знаешь, те еще кумушки, – отмахнулась Лиз. – Они бы замучили тебя непрошеными советами, как восстановиться и получить диплом, будто ты дурочка беспомощная.

Ева смотрела на заходящее солнце и думала – конечно, не о возвращении в университет (об этом и речи не шло), – а о том, что ждет ее там, на другой стороне залива. До появления Лиз она была вполне довольна жизнью и даже, можно сказать, счастлива. Теперь ее жгла изнутри мучительная жажда. Она хотела стать своей для Лиз и ее коллег – не случайной знакомой, а настоящей подругой, неотъемлемой частью их жизни: жаловаться на гендерную несправедливость при распределении грантов, делиться радостью по поводу предстоящей публикации в рецензируемом журнале. И даже разогревать попкорн в рабочей микроволновке.

От одной мысли о том, что снова придется врать, скрываться и никому не верить, у нее внутри все сжималось и сердце щемило от тоски, какую она не испытывала с момента исключения. А между тем в голове уже складывался привычный план на завтра: закупить ингредиенты, помыть лабораторию. И подготовить почву для разрыва с Лиз, например, наврать сейчас, что в ресторане увеличилась нагрузка или что появился парень.

Вместо этого в надвигающихся сумерках, в свете огней Бэй-Бридж и под тихий плеск волн ей вдруг невыносимо захотелось открыть Лиз душу. Сказать что-то совершенно правдивое.

– Когда меня в последний раз забрали из приюта, я жила как раз за этим холмом, – произнесла она, показывая в сторону Ноб-Хилл.

– А почему вернулась?