Последний рубеж

— Ну так что? Продиктовать? Или как?

— Давайте. — Грин поспешно задействовал терминал, но через секунду справился с первым порывом, свернул экран и смущенно промямлил: — Знаете что… Пожалуй, не надо.

— Что так? — вскинул Харднетт искусственную бровь.

С трудом подбирая слова, будто сомневаясь, стоит ли вообще об этом говорить, Грин сказал:

— В знании того, как устроено чудо, есть что-то такое… В общем, когда знаешь, как оно устроено, это уже и не чудо никакое. Чудо — не чудо, когда каждый способен его сотворить. Ковыряться в чуде — это… — Майор пощелкал пальцами, подбирая нужные слова. Наконец нашел подходящее сравнение и попытался объяснить: — Знаете, я однажды в детстве расковырял Тэдди, своего робота-медвежонка, а там…

Но Харднетт оборвал его:

— Не утомляй себя, майор. Я догадываюсь, что именно ты там обнаружил. Хотя у меня в детстве были другие игрушки, но я догадываюсь. А что касается замзам-колы — зря отказался. Фармакопея несложна. Пригодилось бы. Впрочем, не хочешь как хочешь. Мое дело — предложить, твое…

И полковник, который никакой формулы, конечно, не знал и смело блефовал на тонкой грани, вопросительно посмотрел на майора. Тот подтвердил кивком — да, отказываюсь.

Грин по-прежнему чувствовал себя не в своей тарелке: старался не встретиться с Харднеттом глазами и не знал, куда деть руки. То брал склянку со стола, то ставил ее на место. В конце концов, спрятал руки в карманы брюк и, глядя на стену через плечо полковника, спросил:

— Скажите, а правда, что в составе замзам-колы есть…

Он замялся, не зная, как продолжить.

— Если ты, майор, имеешь в виду эндорфин, — пришел ему на помощь Харднетт, — то да, содержится.

— Вообще-то, я не знал, как это вещество называется по науке.

— Эндорфином и называется.

— Признаться, господин полковник, это для меня темный лес.

— А чего тут сложного? Эндорфин — медиатор, который выделяет гипофиз. Это вещество возбуждает опиатные рецепторы коры головного мозга, действует как легкий наркотик. Ничего сложного, майор. Ничего сло… — И тут Харднетт резко оборвал сам себя на полуслове. — Ну да ладно трепотней заниматься. Все об этом. Понюхали друг у друга под хвостом, теперь давай о деле.

Грин облегченно выдохнул и с готовностью согласился:

— Давайте.

— Вероятно, догадываешься, что я бы хотел поговорить с чудаком, о котором ты докладывал Верховному?

— С Боррлом Анвейрромом Зоке?

— С ним с самым.

Грин, заметно ободрившись, доложил:

— Как только узнал, что вы прибыли, тотчас послал за ним курьера.

— Отлично! — похвалил Харднетт.

— Думаю, минут через пятнадцать — двадцать доставят, — прикинул Грин, взглянув на часы.

— Ну раз так, подождем, — кивнул полковник и предупредил: — Кстати, мне еще понадобится телекодовый канал со Станцией. Не надолго. Минуты на две.

— Могу прямо сейчас организовать.

— Подожди. Я, майор, сорок шесть часов назад еще в штаб-квартире на Ритме сидел. Дай очухаться.

Харднетт устало откинулся на спинку кресла и, сбросив сандалии, с удовольствием вытянул ноги. Его взгляд упал на портрет Альфонса Алли — действующего президента Большой Земли. Вернее, не на сам портрет, а на подпись под ним. Портрет висел как раз типовой. Тот самый, где президент напоминал состарившуюся проститутку: подкрашенные губы, подведенные глаза, румяна на обвисших щеках. А вот подпись вывели здесь необычную. Не первые две строки гимна Федерации: «Куда бы я ни шел, Большая Земля везде. Я буду, как ты. Ты будешь, как он: Мы будем, как все», а цитату из инаугурационной речи.

Почему-то.

«Мы стремимся придать миру свою форму, а не просто ждем, когда он сформирует нас. Мы хотим изменить события к лучшему, а не зависеть от их милости», — прочитал Харднетт и подумал, что, двигаясь по этому пути, не стоит забывать что иногда лучшее — враг хорошего. О-хо-хо и э-хе-хе…

Грин тем временем отошел к окну и, взявшись за рукоять жалюзи, спросил:

— Открыть?

— Ни в коем разе, майор, — взмолился полковник. — Утомило это чертово светило. Голова, что тот пирог яблочный, только-только вынутый из печи.

— Да, Рригель — солнце дрянней некуда, — посетовал Грин и глянул в щель жалюзи на площадь. — Просто подумал, что вы захотите взглянуть на парад.

— Уволь. А что, еще сверкают аксельбантами и бьют в литавры?

— Бьют и сверкают.

— Чего это они раздухарились?

— Давно на муллватов зуб точат. Хотят на их землях порядок навести. Конституционный. А тут такой повод отменный.

— Ты об украденном раймондии?

— Ну да. О раймондии.

— Объясни-ка, майор, как они о нападении пронюхали? — поинтересовался Харднетт.

Грин пожал плечами:

— Это секрет Полишинеля. — И, наткнувшись на недоуменный взгляд Харднетта, объяснил: — Дело в том, что немало местных подвизается на прииске в качестве разнорабочих. А там сейчас только и разговоров о пропавшем конвое. Каждая собака в курсе.

— И местные власти на сто процентов уверены, что это муллваты напали на конвой? — уточнил полковник.

Грин пожал плечами:

— Округ Амве, где все случилось, территория муллватов. Даже если муллваты ни в чем не виновны, все одно их сделают козлами отпущения.