Последний рубеж

Харднетт вздрогнул, поставил бокал на скатерть и, не без усилия вспомнив, в чем состоит суть их философской беседы, включился:

— Если мы для них, а они для нас, то тогда напрашивается и встает в полный рост новый вопрос.

— Какой же?

— Очевидный. Зачем существует этот симбиоз — мы и они? Ведь зачем-то он существует.

Седой пожал плечами и вдобавок развел руками: мол, тут надо подумать и подумать основательно.

— Быть может, просто для экспансии? — предположил Харднетт. — Чем не цель?

— Возможно, что и для экспансии, — поддержал было версию Седой, но тут же ее и опроверг: — Только экспансия — это все же, согласитесь, инструмент достижения цели, а никакая не цель. И уж тем более не Цель с большой буквы.

— Ну да, наверное, — лениво признал полковник очевидное. — Тогда где ответ?

— Я так скажу. — Седой зачем-то переложил книгу с места на место. — Вопрос этот — болото. И лучше туда не лезть. Попадете в омут темы Спасения и сгинете.

Харднетт, повертев бокал по часовой стрелке, согласился:

— Это точно. Та еще топь.

Потом крутанул против часовой и добавил:

— Но все же этот наш симбиоз не случаен. Хоть убейте — не случаен. В нем есть какой-то высший смысл. Я уверен. Ничего случайного в мире не бывает, и в любом явлении больше смысла, чем нам кажется. Мир просто-напросто наполнен смыслами. Он ими наполнен, как бочка сельдью. Плотно. Беда наша в том, что мы не умеем их распознать… Пока.

— Пока? — иронически прищурился Седой.

— Ну да, — подтвердил Харднетт. — Пока.

— Нет, вы, уважаемый, все же большой оптимист!

— Тем и живу. Когда бы не эти, милые моему сердцу заблуждения, сам бы себя сгрыз давно.

В эту минуту официант, наконец, принес заказ и отточенными, почти акробатическими движениями выставил блюда с подноса на стол. Полковник поблагодарил кивком и взялся за приборы. Сосед же вновь раскрыл книгу.

И каждый занялся своим делом.

Но через некоторое время обнаружилось, что Седому после случившегося разговора отчего-то не читается, а Харднетту под вычурные импровизации юного пианиста кусок в горло не лезет.

Видя, как лениво он елозит вилкой по расписанному лилиями фарфору, сосед спросил:

— Простите, уважаемый, а вы, если не секрет, куда следуете?

— Я-то? — Полковник задумался, чего бы такого непринужденно соврать навскидку, и, нарисовав вилкой в воздухе кривой знак бесконечности, решил так: — На Прохту.

— Неужели, собрались провести отпуск в такой дыре?! — ахнул сосед.

Полковник пожал плечами и ничего не ответил.

— Нет, не спорю, — продолжил удивляться Седой, — климат на тамошних курортах что надо. Что да, то да. Особенно на побережье моря… моря… Тьфу ты! Как его там?

Харднетт, мгновенно вспомнив вереницы изумрудных дюн, подсказал:

— Моря Предчувствий.

— Да-да, Предчувствий, — кивком поблагодарил Седой. — Бывал я как-то раз там по молодости и без надобности. Маяк Последней Надежды, бухта Огненных Медуз, гора Единорог — чудесные места! Вернее, были таковыми. Когда-то. Но сейчас?! Повстанцы эти, взрывы-нападения, перестрелки и все такое… Не боитесь?

— Боюсь, — признался Харднетт в рамках роли. Взглянул на соседа исподлобья, выждал несколько секунд и вдруг пустился в совсем необязательные рассуждения: — Конечно, боюсь. Но… Как сказать-то? Преодолеваю я свой страх. Во всяком случае, стараюсь. Ведь им, ублюдкам, только того и подавай, чтоб мы все тряслись. Они питаются нашим страхом. Они просто жрут его!

— Ублюдки, говорите?

Судя по всему, Седой не являлся большим сторонником столь резких и однозначных определений. Скорее — наоборот.

— А вы считаете, что не ублюдки? — спросил Харднетт голосом опытного провокатора, выделив слово «ублюдки».

Над тем, отвечать или нет, сосед размышлял долго, чуть ли не минуту. И все же решился.

— Знаете, — сказал он, — а я, пожалуй, скажу вам, уважаемый, что на этот счет думаю. Все же скажу. Вы, кажется, порядочный человек. Думаю, не донесете.

— Не донесу, — уверил его полковник. — Не бойтесь, говорите.

Ему действительно было интересно. Не по службе — так, для общего представления о том, чем «дышит» репрезентативный представитель объединенного народа Большой Земли. Вот этот вот конкретный умник, не расстающийся с книжкой даже за обеденным столом.

— Мне кажется, что с этим вопросом не все так просто, — начал Седой издалека. — Я думаю, что зачастую мы сами плодим террористов. Ведь очевидно, террористами не рождаются, ими становятся. Под воздействием конкретных событий, личного опыта, представлений, фобий, национальных мифов, исторической памяти, религиозного фанатизма…

— А также сознательного промывания мозгов и зомбирования, — сумел вставить Харднетт.

— И это тоже имеет место быть, — не стал спорить Седой. — Но, согласитесь, основной фактор срабатывания спускового механизма ненависти — это негодование, охватывающее аборигенов, когда они видят, что вооруженные до зубов чужеземцы грубо попирают достоинство соплеменников. Им кажется, что это несправедливо.

— Все сказали?

— Ну… В принципе — да.