Последний шаг

— Обыкновенно… Обвиняемый ничего не предпринял в целях своей защиты, не отверг ни одного обвинения. Казалось, он был совершенно лишен способности сопротивляться. Вы ведь знаете, что сопротивляющийся человек нередко из обвиняемого превращается в обвинителя. Такой человек не признает никаких обвинений, если сдает позиции, то не сразу… Это вроде игры в «полицейские и воры», понимаете? А Ангелини, казалось, с нетерпением ждал вынесения смертного приговора. В ходе судебного процесса мною порой овладевало чувство, будто я присутствую на репетиции какой-то пьесы… Здесь-то, видимо, и начиналась тайна, о которой я говорил… Уж очень все смахивало на инсценировку…

— Процедура суда велась по всем правилам?

— Более чем! — воскликнул адвокат саркастически. — В том, что судебный процесс был инсценирован, меня убедил тот факт, что по его окончании я был приглашен к председателю суда магистрата Бэлтэцяну (он умер, да простит ему господь бог все его прегрешения!), который в присутствии представителя секретной информационной службы потребовал от меня подписку о неразглашении секретов судебного разбирательства. При этом он ссылался на то, что страна находится в состоянии войны…

Все это происходило в июле сорок четвертого года, а через месяц пал Антонеску, а с ним и Эуджен Кристеску, Румыния повернула оружие против гитлеровцев. Потом пришли новые времена… И вот на тебе! Через два десятилетия кто-то вспомнил о Кодруце Ангелини, который после вынесения смертного приговора воскликнул: «Да здравствуют Объединенные Нации!»

Они говорили еще долго, но ничего нового капитану выявить так и не удалось — все сообщаемое адвокатом он уже знал из дневника Марии Ангелини. Беседа длилась больше двух часов, а Маноле Брашовяну не проявлял никаких признаков усталости или недовольства, напротив…

— Надо идти! — сказал Фрунзэ, поднимаясь и пряча ручку и записную книжку в карман.

Он улыбнулся Брашовяну, как давнему приятелю, не скрывая, что ему было приятно беседовать с общительным адвокатом, оставил свой номер телефона, а при расставании попросил разрешения, если потребуется, побеспокоить его еще раз.

— Сколько хотите, товарищ капитан, я к вашим услугам! Доброй ночи!

2

«Ложись спать!» — сказала Лучиану Лия и, отвернувшись, тут же заснула. В тишине спальни слышалось ее легкое ровное дыхание.

Темнота давила. Стараясь уснуть, Лучиан закрыл глаза и некоторое время прислушивался к дыханию жены. Сон не приходил. Примирившись с тем, что уснуть никак не удастся, Лучиан, лежа на спине, смотрел на потолок, как на серый экран, по которому время от времени быстро скользили мрачные тени от проезжавшего по улице транспорта. Потом мысли налетели, закружились, увлекли его, экран исчез, и он заснул.

Закончившееся час назад оперативное совещание, созванное полковником Панаитом, хотя и систематизировало новости дня, но ничего не прояснило в тайне Пантази — Ангелини — Чампели… Напротив, система конспирации врага теперь казалась еще более надежной.

Адвокат Маноле Брашовяну сообщил Фрунзэ поистине сенсационный факт: Тибериу Пантази привлекался по делу Ангелини в период, когда состоял резидентом шпионской сети «Аргус-1» (сеть «Аргус-2» была создана после событий 23 августа 1944 года, точнее, 6 марта 1945 года. — Х. З.) то есть как представитель службы противника. Связь, раскрытая адвокатом, казалась логичной.

«Патриотически настроенный Кодруц Ангелини, член группы «Про патрия», — мысленно рассуждал Лучиан, — выкрадывает с немецкого объекта документы большой важности, которые потом передает на своей квартире некоему Тибериу Пантази. Почему на своей квартире, а не где-нибудь в условленном месте? Потому что его квартира оказалась в тот момент самым надежным местом». До сих пор все факты логически увязывались. Путаница начиналась там, где, как сообщил адвокат Маноле Брашовяну, этот самый Тибериу Пантази, замешанный в деле о шпионаже Ангелини, покончил жизнь самоубийством. Этот факт мог быть расценен как вполне допустимый: для противной стороны резидент представлял настоящее сокровище. Захват его приравнивался к провалу всей шпионской сети. Значит, можно предположить, что ради спасения сети резидент и решился на самоубийство.

«Хорошо, согласен, — продолжал рассуждать Лучиан. — Это судьба одного Тибериу Пантази, времен войны. Но вот после двадцать третьего августа появляется новый Тибериу Пантази. С ним мы имели дело в пятьдесят втором. Конкретное доказательство — дело шпиона-призрака Ричарда Брука. Кто же тогда самоубийца сорок четвертого года? Уж не превратилось ли имя Тибериу Пантази в нарицательное, как бы символическое, которое передают от одного резидента другому? Паспорт швейцарца ведь тоже выдан на имя Тибериу Пантази!»