Последний шанс

Катя, приготовив таз с водой, полотенце и всё необходимое, принялась обмывать его, неподвижного, словно покойника, строго следуя при этом внимательно изученным инструкциям. Руками в медицинских перчатках поднимала и перекладывала его тонкие, послушные руки, ощущая под истончившейся плотью близкие хрупкие кости. Как ни пыталась Катя действовать отстранённо и машинально, её всё сильнее захлёстывала жалость. «Мир вокруг, люди на улице, даже соседи не догадываются, что лежит здесь этот совсем молодой ещё человек без шансов на выздоровление… А душа его где? Как? Душа спит? Чтобы проснуться только… Но зачем так живёт человек? Ведь ему ни покаяться, ни исправиться, ни даже пострадать невозможно! И что же его может ждать в вечности? Он, может быть, сам во многом виноват, это всё понятно, но… Неужели Господь не даст ему как-нибудь ещё один последний шанс?.. Или живёт он, чтоб я о нём заботилась? А что же он тогда – просто кукла? Нет, душа его!.. Где-то… Спит? А после смерти – душа с ужасом проснётся?!» Бледная, холодная фигура юноши перед ней растаяла вдруг от заполнивших глаза горячих слёз, и Катя, не переставая работать, принялась за него молиться.

4.

– Егорыч! – начальник позволял опытной сотруднице, заменившей Катю с трудным клиентом, такое панибратское обращение. Он знал её не один десяток лет, доверял всецело, и бросал всегда на самые трудные участки, – Егорыч! Петр Палыч в глубокой депрессии. Согласно регламенту должна сообщить, вот докладываю. Может, вернуть ему нашу Катю? Согласно заявлению знакомой клиента, Екатерины Петровны, та очень положительно влияла на его душевное состояние.

– Хорошо, я подумаю над этим, – сказал Федор Егорович, и действительно тут же подумал: «Молодых, инициативных сотрудников, готовых усердно трудиться, у меня раз-два и обчёлся, а что если он её доконает, и она уволится? А вот трудных стариков в моём районе хоть отбавляй, и если один из них вследствие депрессии, например, поедет доживать свой век в интернате на галоперидоле, жалеть об этом не буду.»

* * *

Катя выходила из магазина с покупками для дома, когда увидела очень тощую, довольно крупную грязно-жёлтую собаку, блуждавшую поодаль от магазина и с собачьей тоской в глазах глядящую в сторону людей. Катя решила её немедленно покормить, и с некоторой опаской направилась к ней – собак у Кати никогда не было, и она не очень-то знала, чего от них можно ожидать. Зато в детстве у неё была горячо любимая кошка, которая уже несколько лет назад как умерла, оставив в юной Катиной душе первую рану.

Подойдя ближе к собаке, Катя совсем перестала её бояться – до того испугано и жалобно сама собака глядела на неё, – однако, при этом, не убегая, в робкой надежде получить что-нибудь. Катя, приговаривая что-то ласковое, положила на землю пакет вместо миски и принялась выкладывать на него из другого пакета угощение для собаки, из того, что только что купила в магазине. Собака же стояла рядом, но не притрагивалась к пище, словно не веря своему счастью, только из пасти её потянулась к земле длинная слюна. Катя вспомнила свою холёную домашнюю кошку, которая, торопясь поесть, нетерпеливо отталкивала от миски руку хозяйки, накладывающую ей дорогой кошачий корм, и умилилась от собачьей робости ещё больше.

– Ну, иди, милая, кушай!

И собака поняла, пошла к ней, усиленно виляя низко опущенным грязным хвостом, но вместо того, чтобы наброситься на еду, она вдруг, очень низко опустив голову, и подобострастно глядя на Катю снизу вверх, стала благодарно тереться о ногу своей благодетельницы. У Кати перехватило дыхание, и к горлу подступил комок, она, бросив пакет с оставшимися продуктами, опустилась на корточки и принялась гладить собаку, а та всё продолжала ласкаться, только потом решилась приняться за еду, причём с такой поспешностью стала заглатывать куски, что Катя испугалась, что она подавится, и начала дрожащим от волнения голосом уговаривать её не торопиться. Затем Катя встала, взяла пакет с оставшимися продуктами, и двинулась было по направлению к дому, однако собака, проглотив очень поспешно ещё пару кусков, последовала за ней.

– Ну, что же ты?! – растерялась Катя, и вернулась, чтобы собака могла доесть.

Понятно, что когда собака доела, она опять последовала за Катей, а та, по дороге домой, уже обдумывала, как поделикатнее представить ситуацию маме. Бросить собаку на улице она теперь просто не могла, да и исхудавший вид животного ясно говорил, что у той совсем не получается выживать на улице. Катя аккуратно погладила её по загривку, а та опять подобострастно прижалась к её ногам. На шее собаки ясно видно было примятую шерсть – след от многолетнего ношения ошейника.

– Неужели тебя выкинули! Бедная! Как можно?! – и собака, словно поняв слова, опять принялась ласкаться, – бедная!..